- Что это... что со мной? - спросил он дрожащим голосом.
Улыбка Вольфа стала шире:
- Ничего страшного. Тебя это пугает, но потом ты привыкнешь. И поверь мне, скоро ты начнёшь получать от этого удовольствие. Власть подкупает, мой мальчик.
Он поднялся и жестом велел Михаэлю убрать руку с камня. Михаэль подчинился. Пылающий огонь в глубине камня ослабел, превратившись в мягкое свечение, но тот другой, чёрный огонь внутри Михаэля продолжал пожирать его. Он понял, что теперь ему нет необходимости притрагиваться к камню, он и так с ним связан прочной связью. Часть чёрной души камня перешла в него, и вполне возможно, что за это ему пришлось заплатить частью собственной души, которая теперь пребывала внутри камня.
Вольф тяжело подался вперёд, закрыл шкатулку и взял её обеими руками. Затем выпрямился и кивнул Анзону:
- Пусть приведут обоих.
Анзон исчез за потайной дверью, и Михаэль вместе с Вольфом покинули каминный зал, хотя и другим путём.
- Теперь я знаю, что ты говорил правду, - сказал Вольф, идя вдоль широкого коридора и затем поднимаясь по лестнице в просторный зал. - Это хорошо, что ты сдержал слово. Ты увидишь, что и я сдержу своё.
Михаэль с трудом улавливал смысл слов Вольфа. Он чувствовал себя одновременно пугающе и маняще оглушённым, сам себе казался безучастным зрителем, который всё видит, всё слышит и фиксирует, но ему ни до чего нет дела. В нем водворилось что-то чужое и тёмное, чего раньше не было.
Они пересекли зал и вошли в следующий, меньший, стены которого сплошь состояли из зеркал. В первый момент Михаэлю показалось, что он снова очутился в зале со статуями, но потом понял свою ошибку. Тёмные статуи, стоящие здесь двумя рядами, образуя безмолвные шпалеры, коридор для него и Вольфа, были живыми. То были воины Анзона, больше трёх дюжин рослых мужчин в меховых накидках со шлемами из белых черепов. Сам Анзон стоял в конце этой живой аллеи, а рядом с ним Хендрик и отец Михаэля. В зале было темно, и Михаэль видел только их силуэты, но он заметил, что левая рука отца подвешена на петле, а руки Хендрика связаны. Когда они увидели Михаэля, отец вздрогнул, а Хендрик хотел сделать шаг из ряда, но Анзон грубо дёрнул его назад. Михаэль и Вольф медленно подошли к трём фигурам в конце шпалеры. Вольф шёл с трудом, мелкими шажками, и в темноте зеркального зала казался жрецом мрачного божества, препровождающим свою жертву к алтарю. Процесс, начавшийся в момент прикосновения к камню, все ещё не завершился.
На лице отца отразилось громадное облегчение, когда они подошли ближе и он увидел, что Михаэль цел и невредим.
- Михаэль! Слава Богу, с тобой ничего не случилось! Что он с тобой... - Отец осёкся на полуслове. Выражение облегчения на его лице сменилось ужасом, и Михаэль понял, что отец увидел в его глазах такую же пустоту, какая застыла на лице Анзона и всех остальных в окружении Вольфа.
Вольф не просто отнимал у своих жертв волю и превращал их в своих марионеток, он заточал всех в плен в их собственных телах, и им оставалось лишь беспомощно взирать на то, что делают их руки, и слушать, что произносят их голоса. А это было, наверное, самое худшее, что можно сделать с живым существом.
- Боже правый, Михаэль! - прошептал отец. - Что он с тобой сделал?
- Ничего против его воли, - ответил за него Вольф, - Ваш сын оказался умнее вас. Он понял, что проиграл. И кроме того, он спас жизнь вам и этому мальчику. Вы свободны. Анзон проводит вас к выходу. Можете идти.
Отец Михаэля, казалось, совсем не слышал этих слов. Он с ужасом смотрел на Михаэля, не веря своим глазам.
- Что он с тобой сделал, Михаэль? - спросил он ещё раз. - Ответь же мне! Что с тобой случилось?
- Я сказал, вы можете идти, - повторил Вольф ё нотками нетерпения. - Лучше делайте то, что я сказал, пока я не пожалел о своём великодуший.
Угроза была серьёзной, но Михаэль знал, что он не осуществит её. Они заключили соглашение, и так же, как Михаэль, Вольф должен был выполнить его.
- Я не двинусь с места, пока не узнаю, что вы сделали с моим сыном, - сказал отец.
Вольф воззрился на него, и Михаэль почувствовал, как под маской самообладания, с трудом удерживаемой, у Вольфа разрастается нечто злое.