Так было и на этот раз, когда Кроне приехал в Колумбию, чтобы «закончить возню» с Ионом Шером. Кроне начал с доклада врача, обследовавшего Шера. Не зная Кроне, врач терялся: невозможно было понять, что означает это молчаливое покачивание головы – одобрение экзекуторам или порицание?
Заключение врача было таково:
– Дальнейшее воздействие на нижние конечности едва ли возможно: от лодыжек до бедер они уже утратили поверхностную чувствительность. То же частично относится к суставам: ступни вывихнуты, – тут врач применил специальную терминологию, ничего не говорившую Кроне; подумав, прибавил: – возможно еще, конечно, механическое воздействие на костяк…
Кроне поднял на врача непонимающий взгляд. Тот поспешно пояснил:
– Я имею в виду переломы. Это практиковалось здесь в некоторых случаях. Но при том состоянии, в каком находится допрашиваемый, мне кажется, и это не может произвести нужного действия, так как он может окончательно выйти из строя.
Кроне, не сводя глаз с лица врача, спросил:
– Значит, по-вашему, он еще не вышел из строя?.. Это хорошо. – И вдруг ошеломил врача вопросом: – А вы никогда не испытывали боли от ломающихся костей? Я имею в виду не случайность, скажем там падение, а если вам одну за другой нарочно ломают кости?..
– Нет… не приходилось… – растерянно ответил врач.
Кроне разочарованно покивал головой, будто ожидал иного ответа, и сквозь зубы процедил:
– Так, так… Того нельзя, другого не стоит… А что же еще стоит сделать, чтобы заставить его говорить?
– У него в прекрасном состоянии спина! – с неподдельной радостью, блестя глазами, воскликнул врач. – По существу говоря, прижимание его спиной к печке имело, так сказать, косметический результат. – Тут он рассмеялся: – Опалены волосы на спине – вот и все.
– Значит?..
– О, это совершенно безопасно для его общего состояния: воздействие на область спины еще возможно. – И поспешил прибавить: – Конечно, без грубого нарушения внутренних органов. Печень и почки у него уже отбиты, так же как легкие. Дальнейшая работа в этом направлении привела бы к преждевременной смерти…
– А как, по-вашему, сколько он еще протянет? – перебил врача Кроне.
– Один или два допроса, – спокойно констатировал врач.
– А при содействии медицины? – насмешливо спросил Кроне.
– Тут многого не сделаешь, – доктор разочарованно пожал плечами. – Можно заставить биться сердце, но нельзя вынудить человека испытывать боль, если ее слишком много.
– Вот! – проговорил Кроне вставая. – В этом-то направлении вам и следовало бы работать. Диссертация на такую тему… Понимаете?..
Он отпустил врача и несколько раз прошелся по комнате, чтобы немного размять затекшие ноги.
7
Некоторое время Рупп ехал, заставляя себя смотреть вперед. Он тешил себя мыслью, что если не будет оглядываться хотя бы вон до того поворота, то преследователь исчезнет.
Стиснув зубы от начинавшего овладевать им непосильного напряжения, Рупп доехал до поворота. Но тут уж он должен был оглянуться. От того, следят ли еще за ним, зависело и выполнение поручения партии.
Рупп оглянулся.
Велосипедист ехал за ним.
На этот раз вполне отчетливая мысль, которую уже не стоило скрывать от самого себя, пронзила сознание Руппа: провал! С таким сопровождением нечего было и думать ехать по данному ему адресу.
Значит, сообщение о Шере останется непереданным, значит, товарищ Ион Шер…
Рупп почувствовал, что его спина стала мокрой от пота. Он подумал, что это результат утомления, не поняв того, что это была реакция на нервный шок от страшного открытия: да, это провал!
Рупп растерялся. Он понял, что не может теперь ни вернуться домой, ни поехать к Лемке. Были закрыты все пути.
А велосипедист следовал за ним: не приближался, но и не отставал.
Так они выехали на Шоссейную улицу. У Руппа появилась было мысль бросить велосипед и, вскочив в первый попавшийся автобус, дать тягу. Но он тут же сообразил, что по номеру, болтающемуся под седлом машины, тотчас же найдут хозяина и…
Снова стало жарко спине от мысли, что последует за этим «и»…
Теперь Рупп думал только о том, нельзя ли как-нибудь на ходу незаметно для преследователя оторвать номерной знак? Тогда он сбавит ход, подъедет к любой закусочной рядом со станцией кольцевой железной дороги и, оставив велосипед у двери, больше никогда не попадется на глаза преследователю…
План показался ему отличным, и он стал на ходу ощупывать номер. Жестянка сидела крепко. Напрасно Рупп пытался ее оторвать, согнуть, отвернуть болты. Голые пальцы были плохим инструментом…
Нужно было решать, куда он повернет: направо, к станции Нойкельн, или налево, к станции Германнштрассе.
Он еще раз оглянулся: преследователь был там…
Время близилось уже к рассвету, когда Кроне, спавший в Колумбия-хауз на неудобном клеенчатом диване, был разбужен следователем, допрашивавшим Иона Шера. Кроне с неудовольствием выслушал сообщение о том, что трое коммунистов, которых пытали в присутствии Шера, чтобы заставить его говорить, умерли. Сам Шер был еще жив, но жизнь едва теплилась в его истерзанном теле.
– Значит, безнадежно? – с унынием спросил Кроне. Следователь, ничего не ответив, махнул рукой. «Ну что ж… – подумал Кроне. – Можно кончать». Следователь вопросительно посмотрел на Кроне. Тот недовольно пояснил свою мысль:
– Попытка к бегству, а?..
«Убежать! Убежать во что бы то ни стало!» Эта мысль была так настойчива и огромна, что, казалось, она заполнила весь череп Руппа.
А номер все не поддавался. Тогда Рупп, не обращая больше внимания на преследователя, остановился. Слез с велосипеда и тот, другой. Он даже прислонил свою машину к стене и закурил. Рупп понял, что тот тоже устал и не так-то легко ему будет угнаться за Руппом, если Рупп сумеет собрать все силы.
Юноша достал из сумочки ключ и отвинтил гайку, удерживавшую номер. Подошел к перилам моста и, сделав вид, будто уронил платок, нагнулся и бросил жестянку с номером сквозь перила.
Теперь он мог, по крайней мере, бросить велосипед без страха, что разыщут его самого. Значит, он смог вернуться к Лемке и сказать… Сказать… что?..
У него не хватило решимости даже мысленно произнести страшные слова: «Задание не выполнено».
За этими словами стоял образ товарища Шера…
Рупп стиснул зубы и вскочил на седло. Встречный ветер размазывал по лицу обильно текущие слезы. Руппу было стыдно, но он не мог их сдержать. Щеки его были совсем мокрыми, но ему не приходило в голову вытереть их.
Поперек трех трупов, принадлежавших активистам-подпольщикам компартии: Эриху Штейнфурту, Эугену Шенхаару и Рудольфу Шварцу, в кузов фургона бросили еще дышавшего Иона Шера. Он был перевит веревками, словно и едва живой был страшен своим палачам.
Через тридцать пять минут фургон остановился в лесу. Три трупа были выброшены. Следом за ними выбросили и Шера. Три выстрела в затылок мертвецам и один выстрел, последний, в затылок живому Шеру глухо прозвучали в предрассветной мгле пустынного леса.
Клара положила Руппу руку на голову. Это была шершавая рука наборщицы, с ногтями, под которыми чернела несмываемая свинцовая пыль. Руппу она показалась очень горячей, необыкновенно сильной. Такой сильной, что из нее на него самого истекала уверенность: он не виноват в случившемся.
Он перестал плакать. Слезы медленно обсыхали у него на щеках и на подбородке.
– Завтра, – сказала Клара, – ты снесешь донесение к Эйхгорну.
Рупп молча кивнул головой. Он знал, что будет в папиросной коробке, которую он должен положить под бюст Эйхгорна: сообщение Тельману. В сообщении будут, может быть, только три слова, но какие это слова: «Они убили Шера».
Рупп поднял глаза на Клару. Ему хотелось прочесть в ее лице тоже всего три слова: «Ты не виноват». От этих слов для него зависело так много… Очень много.