— Ничего, правда?
Петра подошла ко мне и положила подбородок на мое плечо, а руку на талию. Она улыбалась мне в зеркало.
— За новую страницу, — сказала она.
Мы обе долго-долго стояли и смотрели на новую меня. Я улыбалась Петре в зеркале. Она была так похожа на меня, особенно сейчас, когда мы обе были шикарно одеты. Как будто мы сестры, но этого нельзя было понять, пока мы не оделись одинаково. У Петры на губах был темно-розовый блеск. Красивый и блестящий, как спинка жука.
Петра загорелась с кончиков волос, огонь побежал по ним, как по фитилю. Потом быстро перешел на ее лицо. Ее волосы горели желтовато-голубым пламенем, как газовые конфорки. Блеск на губах покоричневел и полопался. Ее губы зашевелились, но раздался не ее голос, а голос моего сына. «Мама, — сказали ее губы, — мама, у меня голова горит, мне больно, мне больно».
Я повернулась и повалила Петру на пол примерочной. Я катала ее по голубому ковру, пытаясь потушить огонь. Она кричала, пиналась и ругала меня последними словами. Потом у меня загорелись руки. Все тело спереди загорелось, я чувствовала, как проволока в новом лифчике раскалилась докрасна и жжет мне кожу под грудью. Было так больно, что у меня не хватает слов. Кожа слезала с рук, но я все пыталась потушить огонь. Я схватила одежду, которую мы мерили, и набросила на Петру. Я пыталась потушить огонь, но вместо этого загорелась сама одежда. Все вспыхнуло огнем, все, и Кэтрин Хэмнет, и Армани, и Диана фон Фюрстенберг, все выглядело одинаково, когда горело.
Я стала кричать, больше я ничего не могла сделать, руки у меня сгорели до культей. Я закрыла глаза. До меня все доносился голос сына, кричавшего изо рта Петры: МАМА, МАМА, ПОМОГИ МНЕ! Я заткнула уши и закричала в дым и тьму.
Сначала я услышала голос Петры. Все хорошо, говорила она, все хорошо, все кончилось. Я открыла глаза. Я сидела на полу примерочной, везде вокруг валялась одежда. Ничего не горело. Ничего не болело. В примерочной с нами была медсестра, она промокала царапину у меня на лице настойкой гамамелиса. Щипало, но мне всегда нравился запах гамамелиса. Петра поддерживала мне голову и убирала волосы с моего лица. Дыши глубже, говорила она. Дыши глубже. Принесите нам стакан воды, пожалуйста.
Я подняла глаза. У примерочной стояли охранники и смотрели на нас. Один из них отошел и вернулся с пластиковым стаканчиком. Там было полстакана теплой воды. У воды был привкус крови, наверно, я прикусила язык.
— Вашей подруге еще нужна помощь? — сказала медсестра.
Петра посмотрела на меня. Волосы у нее разлохматились, а с одного глаза стерлась косметика, она явно плакала. Она улыбнулась.
— Нет, никакой помощи ей больше не нужно, — сказала Петра. — Можешь встать?
— Кажется, могу.
Я поднялась с помощью медсестры. В голове было легко. Как будто в любой момент она могла оторваться и уплыть к Щитам надежды. Через минуту медсестра и охранники оставили нас одних. Я смотрела на себя в зеркале. Я была очень бледная в моей яркой новой одежде. Я посмотрела на Петру.
— Мне ужасно неловко.
Она обняла меня и долго не выпускала. Меня трясло. Мы стояли в примерочной, и опять было очень тихо, только дыхание и жужжание лампочек.
Мы оставили старую одежду в кабинке. Я взяла только Мистера Кролика. Петра заплатила за вещи, которые были на мне. Я вышла к чему-то большему, чем наша старая «астра».
Когда мы вышли, было уже время обеда. Стояла прекрасная погода. Гайд-парк лежал прямо перед нами на другой стороне Найтсбриджа.
— Давай побудем на свежем воздухе, — сказала Петра. — Пойдем на Серпентайн. Поплаваем на лодке.
— Я не люблю лодки, мне от них не по себе.
— Ничего подобного, — сказала Петра. — А если станет скучно, сойдем на берег и пойдем соблазнять парковых служителей.
Я все еще была как в тумане. Петре пришлось держать меня за руку и вести. Мы зашли в какое-то кафе, где продавалась еда навынос, не помню, в какое. Петра купила суши и две бутылки холодного белого вина, и мы пошли в парк до самого Серпентайна.
За лодками выстроилась длинная очередь, тогда Петра сунула пальцы в рот и свистнула. Она окликнула одну молодую пару, которая уже сидела в лодке, как будто это было такси. Она дала им пятьдесят фунтов, чтобы они уступили лодку нам, вот такая она была. Я еле залезла в эту лодку, вряд ли она рассчитана на каблуки. Нам пришлось грести веслами, но мы никак не могли понять, как сделать так, чтобы лодка двигалась прямо, и в конце концов мы бросили ее качаться на волнах.