— Замерзший, — прошептала хаффлпаффка грустно.
— Что? — Альбус повернулся к ней. Девочка помотала головой.
— Идите, — Аманда указала головой на темный коридор. Малфой кивнул и стремительно вошел во мрак, где без труда нашел портрет с гиппогрифом.
— Огонь растопит лед, — услышал он тихий голос.
— Не прежде, чем ключ откроет клетку, — донеслось в ответ.
Философы, гиппогриф вас...!
Он остановился перед гневным взглядом потревоженного зверя. Лили, казалось, успокоилась в его руках. Израненная ладонь жгла, но он бы скорее умер, чем отпустил девушку.
Как давно они здесь не были... В последний раз — в конце ее седьмого курса.
Но сегодня что-то было не так. Он узнавал ели, зеленой дымкой утопающие в серебре, низкое серое небо, неровное поле сугробов. Все это было их — их Серебряный лес, ее сказка.
Скорпиус сделал шаг вперед и понял, что было по-другому. Снег ледяной! Он не таял от тепла, он не менялся — сковывал холодным серебром.
Лес замерз и грозил заморозить и их.
Не время отступать. Малфой уверенно прошел в глубь леса, думая о том, сто сегодня им понадобятся костер и одеяла, что он почти сразу и нашел возле их ели, под зелеными ветками которой они так любили сидеть.
Он опустил свою драгоценную ношу на одеяла и укрыл. Замер на коленях возле нее, бережно убирая рыжие локоны с дорогого лица. Потом дрожащими пальцами разгладил морщинку на ее лбу.
Огонь, что вспыхнул рядом, грел спину, но был не в силах унять дрожь, что била его напряженное тело. Он сел рядом с ней, взяв за теплую руку, и тяжело вздохнул.
Он был готов ждать ее пробуждения вечно и почти боялся, чем оно могло обернуться.
Ноющую ладонь он окунул в холодный сугроб, и хоть это не принесло облегчения, но давало надежду — если ничего не выйдет, то боль физическая сможет ненадолго отвлечь от боли душевной.
Скорпиус не отрывал взгляда от любимого лица, и когда ее ресницы затрепетали, он вынул из кармана палочку и отбросил прочь. Потом поднялся и медленно отошел в сторону, давая ей время.
Время без боли.
Лили Поттер.
Ей приснился самый странный из всех снов, какие она когда-либо видела. Там не было людей — впрочем, там вообще ничего не было, кроме серого пламени. Почему серого? Оно было словно живым, трепещущим, заставлявшим переживать что-то странное, болезненное, требующее выхода. И это пламя не грело — может, потому что оно было заключено в стеклянную сферу, испещренную тонкими волокнами трещин. Казалось, что если посильнее надавить на эти трещины, то стекло лопнет, и пламя будет свободно, его жизненные судороги, его болезненные движения обретут прежнюю мощь. И, она наконец, сможет согреться...
Она не знала, проснулась ли от колющей боли или от холода. Несколько секунд она пыталась понять, почему так тихо и почему ее тресет. Потом открыла глаза и села, испуганно озираясь.
Лес?! Затылок пронзила такая боль, что ее затошнило, в глазах потемнело, но озябшее тело выдержало очередной удар внутреннего страдания. Она зажмурилась и глубоко вдохнула, из-за чего тут же закружилась голова.
Воздух был теплым, что казалось странным. Очень странным. Но не более, чем снег, что не растаял, когда она открыла глаза и взяла горсть серебра в руку. Серебряный снег!
Обморок был близок, но Лили сжала зубы, не поддаваясь слабости тела. Она вдыхала аромат еловых веток и испуганно смотрела на серебро на озябшей ладони.
Итак, где больница? Где Ксения? Папа? Почему она в заколдованном лесу? Может, это очень реальный сон? Нет, непохоже, потому что от такой боли она бы давно проснулась. Тем более, судя по охватившим тело спазмам, это был лес из ее прошлого. А раз боль, значит, это прошлое, связанное с фамилией, которую ей почему-то чуть не каждые пять минут повторяли.
Малфой.
Она глубоко втянула воздух, но не помогло. Боль нарастала, грозя свести ее с ума. Казалось, внутри головы что-то лопается и хрустит. Как стекло. Она подтянула к себе колени и только тут заметила одеяла, в которые была бережно завернута. Хотя воздух был теплым, морозный снег заставил ее поежиться.
Лили закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на чем-то, что не приносило боли. Например, на холоде. Через мгновение стало легче дышать. Но надолго она не могла отмести от себя мысли от том, что ее мучило столько времени.
Малфой и холод. Холод его странных глаз, когда он — единственный раз — появился на пороге ее палаты. Она поежилась, стараясь не обращать внимания на тут же запульсировавшую в висках боль.
Они все хотели ее смерти: отец, брат, Ксения, Тео... Они постоянно пытались говорить об этом человеке, словно мало она из-за него уже перенесла. Словно она была виновата в том, что он вот такой холодный.