— Что с тобой?
Он недоуменно поднял глаза.
— Ты плачешь?— ее движения были тяжелыми, медленными, осторожными, словно она подходила к дикому коту, протягивая руку, чтобы приласкать, готовая в любой момент ее отдернуть, если кот зашипит и отшатнется.
Он коснулся своего лица — оно было сухим. Она осторожно преодолела те несколько шагов, которыми он разделил их после того, как смог остановить ее кровь, и присела напротив. Зеленые глаза испуганно смотрели на него, она прикусывала губу, болезненно морщась.
— Расскажи мне,— прошептала она.— Расскажи все: о каждой секунде, что мы были вместе... Обо всем, что ты помнишь...
— А что вспомнила ты?— он не отшатнулся и не зашипел, когда мягкая ладонь медленно провела по его холодной щеке.
— Не так много...— она судорожно подбирала слова.— Знаешь, это как будто... Как будто ты стоишь посреди улицы и не можешь понять, почему ты тут оказался, хотя точно уверен, что так нужно... Или же... как если ты заснул ребенком и проспал лет десять, а потом проснулся и увидел себя изменившимся...
Теплые пальцы ласково переплелись с его, и ему даже показалось, что она одним движением остригла все его когти.
— Я помню то, что чувствую к тебе...— зеленые глаза не отпускали его взгляда, где она, наверное, видела льдинки застывших слез.— Но как это получилось... я почти ничего не знаю о нас...
Хотелось лечь и положить усталую голову на ее колени, чтобы она погладила по загривку, чтобы она снова приняла его...
— Я помню твой голос,— она шептала, медленно поглаживая пальцами его руку.— Я помню вкус твоего поцелуя... Я помню жар твоего тела... Я помню твои глаза... Не такие, как сейчас, и это меня пугает...
— Какие у меня сейчас глаза?— он едва видный движением немного придвинулся к ней.
— Дикие... И одинокие...
— Ты плачешь?— уголок губ дернулся, пряча за улыбкой страшные клыки, которыми еще недавно он мог уничтожить любого на своем пути.
— Мне легче, чем тебе,— она шагнула и неловко спрятала на его груди свое лицо, по которому почему-то катились слезы. Было так привычно укрыть ее от холодного мира, согреть своей серебряной шерстью, позволить ей обнять себя.— Это страшно — плакать внутри...
Он вздрогнул, и она чуть отстранилась, заглядывая в его лицо, ища в нем что-то.
— Расскажи мне все, с самого начала.
— Тебе будет больно.
— Не больше, чем тебе,— слезы катились по ее щекам.
— Почему ты плачешь?
— Ты такой... потерянный... Тебе ведь больно, да? Я причинила тебе боль...
— Ты не виновата.
— Ты тоже.
— Я почти потерял тебя.
— Я здесь, я не оставлю тебя, когда только успела найти.
— Но ты почти ничего не помнишь.
— Неважно.
— А если ты ничего уже не вспомнишь?
— Неважно. Я помню главное...
— Что?
— Лед твоих глаз,— выдохнул она, проводя рукой по его лицу. Ее слезы остановились и высохли.— И жар твоего сердца.
Вы когда-нибуль видели, как плачут кошки? Видели те редкие моменты, когда из уголка огромного, почти стеклянного глаза вдруг соскальзывает капелька боли, тихо течет по шерсти и застывает на подбородке прежде, чем упасть вниз, в снег, с оглушительной тишиной растворяясь... Потом кошка моргает, пытаясь понять, что за странный соленый вкус остался на шерсти.
И если в этот момент на ее спину ложится мягкая ласкающая рука, она закрывает глаза и застывает, отдаваясь моменту очищения.
Горячие губы коснулись его щеки, а потом робко остановились на его ледяных губах. Росинка соли растворилась в их поцелуе, доходя до опустошенного зимой, раненного сердца снежного барса...
Роза Уизли.
Она сидела в темном кабинете, прислонив голову к спинке рабочего кресла Тео. Усталось накатывала волнами, но пережитое не давало закрыть глаз. В груди тревожно билось сердце, и лишь привычно-родной запах, словно дававший иллюзию присутствия Тео, позволял ей оставаться на месте в бездействии.
Наверное, это всегда витало в воздухе — желание помочь и защитить. В их семье это было заразной идеей, что не раз повторял Малфой.
Подумав о последнем, Роза улыбнулась темноте. Да, судя по всему, воздух Поттеров-Уизли был очень заразен.
Экспелиармус Малфоя мог бы довести до приступа его папеньку. А какой взгляд будет у дяди Гарри, когда он об этом узнает? А у Лили...
Лили. Мерлин, ведь с ней все будет хорошо? Ведь она вспомнит Скорпиуса? Ну, не зря же он стал способен вытворять такие милосердные фокусы...
О Малфое думать не хотелось — это приносило не особо приятные воспоминания последних часов в доме Грегори, потом допроса в Министерстве, где ее настоятельно просили не распространяться об участии высокого министерского чиновника в подобных делах. Сам Кингсли разговаривал с ней — выглядел Министр довольно смущенным и даже виноватым, что давало надежду, что тому, кто стоял за Маркусом Деверо, все просто так с рук не сойдет. По крайней мере, дядя Гарри вряд ли все это пустит на самотек...