Из угла комнаты сверкнули два больших, нечеловеческих уже глаза. Странно, ведь здесь совсем не было света, чтобы большие желтые зрачки его отражали. Кажется, они блестели сами по себе.
— Зачем ты пришла?— голос Присциллы был низким, хриплым, с едва различимым в нем страданием.— Ты ничем не поможешь.
— Я могу хотя бы попытаться облегчить твое состояние,— спокойно произнесла Ксения, делая два шага вперед. Глаза постепенно привыкали к темноте и различали сидевшую в углу Присциллу, в белом платье, на котором отчетливо выделялись темные пятна застывшего физического страдания.
Порок неконтролируемой анимагии. Именно этот приговор Ксения прочла в истории болезни, что ей удалось пробежать глазами до того, как отправиться в этот дом. Действительно приговор, который не подлежит обжалованию. Это как рак или самые страшные заболевания у магглов, о которых Ксения читала, учась в Академии... Когда целитель смотрит на то, как болезнь все быстрее и быстрее, по каплям, пьет жизнь из пациента... Это самое страшное — бессилие перед наступающим концом... И в такой момент, насколько знала Ксения, единственное, что она могла сделать, — это быть рядом и дать надежду, если не на исцеление, то на прощение и... спасение...
— Я просила просто оставить меня в покое,— Присцилла не двигалась, видимо, уже наступила та стадия, когда анимагическая форма только прогрессировала, не давая человеческому телу правильно функционировать...
— Я могу снять боль.
— Зачем?— в голосе послышалась горькая усмешка.— Разве что ты можешь ускорить все?
— Нет,— почти в ужасе прошептала Ксения, присаживаясь в двух шагах от несчастной.
— Не можешь, или не хочешь?
— Не имею права, я не палач,— твердо произнесла Ксения.
— А кто лучше: палач или мастер пыток, не желающий их закончить?
— Я могу снять боль,— повторила целительница.
— На этом пытки разве закончатся?— выдохнула Присцилла, медленно поднимая руку, что уже утратила четкие очертания.— И без боли я буду видеть все, что происходит...
— Твои родители так ничего и не знают, да?— Ксения заметила это, когда только приехала. На лице миссис Забини были тревога, беспокойство, но не сметение и ужас, что Ксения привыкла видеть на лицах родных тех, кто был уже на пороге смерти, мучительной и пугающей.
— Они скоро все увидят, разве нет?— Присцилла прикрыла глаза, поскольку Ксения уже не видела в темноте два огромных нечеловеческих зрачка. Сова... Видно, оставалось совсем немного времени, пока сердце Присциллы не остановится, превращаясь в сердце ночной птицы. И оно уже не начнет биться, потому что анимагия не завершится...
После полуминутной тишины Присцилла снова посмотрела на Ксению и заговорила:
— Я умру вот такой, да?
Ксения понимала, о чем спрашивает девушка: о том, что станет с ее телом после смерти. Перед целительницей вставала дилемма, но, возможно, в этом и есть выход: выход, чтобы обмануть смерть, чтобы не отдать ей ту, что так устала жить? Обман — чудовищный, сравнимый с концом, но дающий шанс — на жизнь, все равно на какую...
Ксения и не думала, что предется предлагать подобное. Зная Присциллу, она была уверена, что больная откажется. Да и мало кто из тех, кто проходил через подобное, — через самое жестокое наказание после игры с анимагией — был согласен на это псевдо-спасение...
— Да, твое тело не станет прежним,— шепотом ответила целительница, в полумраке определяя странные очертания Присциллы. Да, ее плечи и грудь сжимались, округляясь, ноги принимали неприятно-скрюченную форму, голова вжималась в шею, руки... Руки уже не были руками, готовые в любой момент закончить превращение в крылья. Еще были пальцы, еще были локти, но все покрывалось перьями, смешанными с кровью, что безостановочно опустошала человеческое тело.
Медленная анимагия — это и есть смерть. Не миг, когда даже крупица крови не успевает покинуть превращающееся тело... Вечность, отнимающая даже шансы на жизнь...
— Когда я умру?— голос Присциллы звучал смиренно, тихо, словно она уже видела ее — свою вечность.
— Твое тело пока меняется внешне, внутренне все только началось,— с тоской ответила целительница, медленно нащупывая пульс на руке больной и пытаясь понять изменения на совсем другом уровне, уровне только человеческом. Да, вот здесь духовность уже менялась, нечеловеческое становилось сильнее. У анимагов, правильных анимагов, подобное появлялось и исчезало в долю секунды — в момент трансформации, а потом душа снова становилась собой, словно отторгая животное. У Присциллы такого не произойдет...— Как только пойдет изменение внутри, все будет быстро...