Одно окошко-касса, спрятанное за решёткой и небольшой зал ожидания, всё остальное технические и служебные помещения. Духота такая, что не понятно, как здесь вообще может существовать хоть какая-то жизнь.
«Туалет. Надо найти туалет», – огляделся по сторонам в поисках «М», «Ж».
На скамейках: две молодых девчушки с телефонами, уткнулись носом в экраны; компания мужчин, громко спорящих, но слова не разобрать, пульс грохочет в висках и слова сливаются в шум. Подошёл к ним спросить, где туалет, наклонился и повело, удержался за спинку сидения.
– Ты чё пьянь! – прикрикнул на него один из компании.
– Туалет? – больше не получилось ничего выговорить. Язык, как когда-то сырая тряпка, а теперь пересушенная на батарее, еле ворочался. Мысли запутались, словно в паутине.
– На улице! – фыркнул тот и отвернулся.
«На улице, – эхом отдалось в голове, как в туннеле. – Обычная дыра в землю, без возможности помыть руки, не говоря уже о том, чтобы попить», – на последнем издыхании заработал мозг.
Пошатываясь, пошёл на выход, открыл тяжёлую дверь, и солнце безжалостно полоснуло лучами по лицу, даже голова разболелась, как будто дверь не на крыльцо, а в царство мигрени открыл.
«Хорошо, за вокзалом видел колонку», – подумал мужчина и поспешил.
Подошёл к оазису и чуть не рухнул рядом от безысходности. Колонка есть, а рычага нет. Но ведь видел, когда поднимался, что женщина воду набирала. Огляделся. Всё те же люди. Шесть мужчин, две полноватые тётки и ребёнок с огромным рогаликом в руках. Откусывает, а крошки падают на привокзальную площадь. Отломил ломоть и кинул голубям. Оголодавшие птицы, как стервятники накинулись и за несколько секунд склевали. В желудке заурчало, и еле заметный спазм напомнил о голоде. Глаза заслезились. Послышался гудок и огромная машина начала замедлять ход.
Взгляд вернулся к булке. Парнишка кинул остатки прямо с пакетом на землю и схватил одну их женщин за рукав платья. Потащил к вагону. Та, ругаясь, отдёрнула руку и начала громко браниться: мол, воспитанные дети себя так не ведут.
«Как будто воспитанные люди орут на весь вокзал», – подумал мужчина и увидел, как ребёнок затопал ногами и бросил на землю бутылку с водой в знак протеста. Кинул, да сверху ногой на неё наступил, расплескав последние капли жизни. Так и мы поступаем, не ценим, пока есть, и лишь очутившись на грани, начинаем видеть, какие мы всё-таки свиньи.
Надломилась гордость, да и жить вдруг захотелось. Вспомнил о внуке, которого давно не видел. Схватился за поручень в надежде проехать хотя бы одну остановку. Зашёл в тамбур и встретился с суровым взглядом кассира-контролёра, промямлил нечто невнятное пытаясь объяснить ситуацию, а она подняла такой ор, что стало стыдно. Вылетел из вагона, проклиная свою слабость, да умудрился ещё и упасть с последней ступеньки, словно пьяный. Услышал за спиной шипение и лязг металла.
«Шёл бы себе дальше вдоль рельс и не позорился. Не опускался до уровня попрошайки», – проклинал он себя, поднимаясь и отряхивая брюки. Желудок жалостно заскулил, вторя гордости. Лёгкий ветерок поднял пакет и откинул в сторону, словно надсмехаясь над голодным путником.
«Что происходит с нашим миром?! Никому ни до кого нет дела. Война давно закончилась, а люди как были разменной монетой, пушечным мясом, так и остались. Не просил никогда никого ни о чём, дёрнул меня чёрт полезть в этот проклятый вагон. Позор-то какой».
Злость возродилась и заставила идти мужчину с удвоенной силой. Головная боль стала сильнее. Мысль о том, чтобы пересидеть на вокзале махнула крылом и испарилась за беспросветной темнотой злобы. Но уже через километр понял, что долго не выдержит и свернул к пролеску. А добравшись до деревьев осел, опираясь о ствол и вырубился.
***
– Пап, ты звони если что. Может помочь, чем надо?
– Да хорошо всё у меня. Ты лучше скажи, как там мой внук поживает? Понравилась ему машина?