В вагоне почти нет света. Я бегу дальше, лицо и руки горят, что-то тëмное капает на пол. Мне нужно в конец. Почему этот вагон такой длинный?
Останавливаюсь мимо купе Цветика. Девочка лежит прямо, солдатиком, смотрит прямо, глаза белëсые, губы посинели. Меня бьëт мелкая дрожь.
- НЕТ!
Я падаю рядом, хватаю еë маленькие ручки, пытаюсь их отогреть. Маленький, невинный херувим.
- Что ты сделал?
Я нападаю на еë отца, но тот молчит и не реагирует, смотрит в тëмный экран, а на щеках – две солëные тонкие дорожки.
Нельзя здесь долго оставаться. Они и меня убьют. Надо бежать. Быстрее. Однажды это кончится. Должно кончиться.
Мелькают двери. Их хлопки напоминают крылья бабочек. Коридор сливается в единую нору или недра какого-то существа. Я бегу всë ниже и ниже. Крылья хлопают. Им не видно конца.
Красные кроссовки распаляются всë ярче и ярче. Мои ноги в огне, также, как и моя душа.
И внезапно – тупик. Самая тëмная точка, а вместе с тем – пик пути. Кабина машиниста.
Первое, что бросилось в глаза – это лобовое стекло, за которым не было привычного тумана. Была тьма, безграничная бурлящая, как из дëгтя. На панели – старые кнопки, поросшие паутиной и травой, заржавевшие рычаги. А по стенам, будто приклеенные, различные черепа животных и птиц, а где-то даже высушенные тела насекомых.
В кресле – скелет в форме, синяя фуражка съехала набок. Я подхожу ближе. Что-то в нëм проскальзывает совсем знакомое и родное, но что конкретно – непонятно.
Кости приходят в движения, дëргаются. Скелет улыбается.
- Убийца!
Настенные черепки гогочат, зубы сталкиваются, треск заполняет уши. Так хлëстко и едко.
- Как мне отсюда выбраться?
- А зачем ты пришла, дочка? Зачем забралась в такую глухомань?
- Потому что я больше не могла там находиться.
- А убила зачем? Для чего уничтожила Кошатницу и Цветика?
Кислород пузырями застревает в горле. Голова кружится.
- Это не я.
Новый взрыв гогота.
Я кидаюсь на какую-то стенку, рушу черепа, крошу их в пепел.
«Заткнитесь!»
- Ты, дочка. Всë ты.
Я начала искать спиной поверхность, на которую можно опереться. В голове гудит. Странные, дикие мысли рождает воображение. Разве могла?
- Все ты, - уже без тени улыбки говорит скелет.
- - Маргаритка, цветик мой, иди сюда, - большие, широкие руки обхватывают меня так легко, садят к себе на колени. Я вижу колючий подбородок, такой выпирающий, как скала.
Иногда папа становился очень добрым. Порой мне хочется обнять его так крепко, чтобы он осознал, как сильно я им дорожу, как сильно люблю, а значит – нельзя сдаваться, он просто не имеет на это права.
Мамы нет дома. И я просто прижимаюсь щекой к его груди, пытаясь слушать сердцебиение. Мне больше ничего и не надо.
- Папа. Мне тебя так не хватает.
- Но я же здесь.
- Сейчас – да. Это похоже на сон, но я не могу здесь спать. Здесь не существует снов.
- Ох милая, - и меня обнимают ещë крепче. Я не вижу лица, потому что боюсь увидеть мëртвые, слепые глаза.
- Пап.
- Что?
- Кажется, я сделала что-то очень плохое.
Я слышу, как он улыбается. Я это почувствовала. Он всегда улыбался так, будто и нет в мире никаких проблем, будто всë можно решить. Но, на самом деле… есть вещи, которые вернуть не получится.
- Я знаю, милая.
- Я не могу вспомнить, что конкретно.
- Я покажу.
Он ставит меня на землю, берëт за руку. Так тепло и покойно. Я знаю, что всë это – лишь часть декораций, представление, разыгранное специально для меня. Но хотя бы на секундочку, пока я ещë ребëнок, я же могу поверить, что это всë взаправду?
Мы приходим на могилу. Всë приглушëнное и убитое. Небо плачет вместе с вдовами.
- Это твоя? – Спрашиваю я тихо. Я так и не пришла к нему на могилу, за столько лет. А сейчас и жалеть нет смысла.
- Нет. Это твоя.
Прямоугольник земли с крестом, который не вызывает у меня никакого отклика. Неужели я – там? В двух или трëх метрах под нами? Я представляю себя в неестественной позе, скрюченной, с тонкими, отхилевшими руками. Процесс разложения уже начался, но что станется с мумией. Так странно. Так дико.
- Я думала, таких не хоронят.
- Времена изменились.
Рядом с могилой – молодая девушка в чëрном платке и пальто. Еë вид мне неприятен. Мне хочется отвернуться и не смотреть, иначе что-то внутри прорвëт.
- Кто это? – Не выдержав, я рассматриваю другие могилы, а после и вовсе утыкаюсь в руку отца.
- Не узнаешь?
Я заставляю себя всмотреться. Из-под платка выбиваются тëмные волосы. Лицо красивое, пухлые губы, светлые глаза, отдельные от всего остального. Такие же, как у Жени.