Догадка разбивает все стены. Я рвано вдыхаю, так, что кислород застревает в горле. Отчаянный, безумный стыд обрушивается на тело, дырявит к земле. Господи, как же плохо. Я хочу исчезнуть. Просто раствориться. Господи.
- Машка, - всхлип вырывается из меня вместе с соплями. Я стараюсь руками унять сердце, ноющее в груди. Как же больно.
Руки приобрели морщинистый вид. Кожа съëжилась и задряхлела. Я вернулась свои годы вновь.
- Как же ты так, цветик.
- Мне было одиноко. Совсем одна, без будущего, без мужа, страшная, уродливая старуха.
- Ради дочери.
Я взвыла. Это то, что я всегда боялась услышать. Дочь. Почему она должна становиться центром моей жизни? Разве с еë рождением я исчезла как человек или личность?
Мне просто нужно было сбежать. Что угодно, лишь бы заглушить мысли. А потом, в какой-то момент, стало всë равно. Есть я или нет – неважно. Физическая боль перестала существовать, осталась лишь звенящая пустота. Массивное пространство размером со вселенную, в котором я – единственный человек. Невозможно заполнить так много.
Я ушла, предчувствуя скорый конец. Сама призвала беду. Отправилась с подозрительным типом. А потом не вернулась.
Я подошла к дочери, встала позади неë. Такая высокая. Уже совсем не ребëнок. По моей вине.
- Прости меня.
Рука застыла над еë плечом. Я хотела прикоснуться к ней, обнять, поцеловать в макушку.
Я убрала руку и просто пожелала ей от всего сердца счастья. Моя маленькая девочка. Мой медвежонок.
Рука отца легла на моë левое плечо.
- Пойдëм. Нужно извиниться ещë перед одним человеком.
Я вновь держала его за руку. Ощущения были те же, просто идти стало труднее, взвыли хрупкие кости, обмелела кожа.
Коридор из пустоты. Я вдруг испугалась: что, если папа бросит меня прямо здесь, одну. Я буду бродить, кричать, просить помощи, но рядом никого не будет. Никто не услышит криков, потому что я сама выбрала одиночество. Мой выбор – отсутствие выбора.
Воздух начал выходить порционно. На самом деле мне не нужно было дышать, это дело привычки.
И наконец – дверь. Столь привычная и знакомая, с круглой ручкой и рисунками по низу. Это моя дверь.
Она просто висела в темноте, но сейчас это казалось обыденным.
Внутри – моя комната. Кровать у стенки, коричневый шкаф с уродливыми наклейками, широкий, специально под учëбу, стол. Я частенько залезала под него, отворачивалась к стенке и представляла, что это мой домик. Моя крепость. Особенно во время маминых истерик. После смерти отца она стала очень нервной. И новый мужчина совершенно не помогал.
Я села на кровать и рядом с ней начали появляться призраки: Кошатница, которая выглядела теперь гораздо лучше и солиднее. Почему я не замечала на ней моего лица? Цветик держала отца за руку. Я обрадовалась, увидев еë румяные щëки. Босой симпатичный парень. Дальше всех – проводница. В длинном тëмном платье.
- Прости, что терзала тебя, - я взяла руки Кошатницы в свои. Она улыбнулась. Такая прекрасная и спокойная. А теперь ещë и свободная.
Цветик подбежала и крепко обняла меня, поцеловала в щëку. У неë тоже моë лицо. Я рассмеялась.
Еë отец кивнул, я ответила тем же.
Затем подошла к парню, посмотрела ему прямо в глаза, до сих пор пустые и задумчивые. Он не видит меня и никогда не видел.
Однажды я полюбила кудрявого мальчика. Страдала по нему четыре года, совершенно не замечая, что мои слëзы никому не нужны. Не было смысла жертвовать собой, бежать по любому зову, отдаваться по принуждению. Ничему не было смысла. Я самолично отдала себя за бесценок, как какой-нибудь мусор.
- Я отпускаю тебя.
И парень растворился. Я посмотрела вниз: на мне до сих пор были красные кроссовки. Приятно.
Проводница молча смотрела на меня, впервые без пренебрежения. Я была чуть выше. Удивительно даже. Она всегда казалась мне очень высокой. Наверно, это с детства.
- Я люблю тебя, - вырвалось из моих уст.
Как странно. Но я действительно люблю еë. И Кошатницу, и Цветика. И даже еë отца. Люблю.
Она взяла меня под руку, повела к кровати, уложила, а затем поцеловала в лоб. Я всë смотрела в эти бархатные глаза и думала, насколько они красивы.
А затем я крепко заснула.
Конец