- Маша, не плачь, все будет хорошо, мы сейчас что-нибудь придумаем, ты испугалась, бедная... Я тебя люблю, все будет хорошо...
Он никогда ещё не говорил столько нежно-бесполезных слов. В мозгу зудела мысль - не время, не время, надо думать, а слова лились и лились, как будто они давно ждали этой минуты...Борис молчал, отвернувшись к окну. Полнолуние, безжалостно выхватываемые из темноты переплетенные руки деревьев, круги усталой отрешенности вокруг лунных глаз...
Глава 4
Реутов спал беспокойно. По его подсчетам, уже должны были поступить сведения о событиях в поезде. И, как он ни ожидал звонка, мелодия турецкого марша заставила его вздрогнуть.
- Это Алексей. Усё в порядке, шеф.
- Не ёрничай. Как там наш подопечный?
- Талант, каких мало. Очень убедителен.
- Ну да, для подготовленной аудитории...
- Тут небольшая загвоздка случилась, Андреич.
- Какая?
- Прибилась к нему жена бывшая, с дитем лет десяти.
- Откуда взялась?
- Из поезда, вестимо.
- Разве так бывает?
- Что дальше с ними делать?
- Ничего не делать, действовать по плану, наблюдать.
Так-так, кажется, все идёт, как надо. Реутов даже не осознавал ещё, какого результата он хочет достичь, возможно, смысл не в результате, а в самой игре в «психологические шахматы», когда важна не победа, а реакция противника...
Да, идеи ощутить себя «волхвом», проникают в душу подобно змею-искусителю. Возбуждение - предвосхищение - наслаждение...Он должен составить отчёт, как ведут себя клоны в критической ситуации. Способны ли они на такие же сильные эмоции, как настоящие люди, у которых память есть результат всей предыдущей жизни, а не какая-то пустая программа, которую попросту вложили в голову. Чувства - они тоже в памяти или где-то ещё?
Ощутить себя Творцом - кощунство или шаг по пути к прогрессу? Что-то в богословие потянуло, кисло подумал Реутов, неожиданно вспомнив об Азаровском. Как он там, бедняжка, со всеми своими премудростями, справляется с тяготами простой жизни? И много ли они ему помогли сейчас? Надо потом подробно расспросить о чувствах и переживаниях. Снова весело заиграл телефон.
- Папочка, привет!
- А, дочка, здравствуй, дорогая, что так поздно? Ой. Я забыл, у вас там ещё вечер... Как настроение, как отдых?
- Папочка, все замечательно, мне очень весело.
- Почему же голосок такой неуверенный, проказница?
- Папа, я по дому соскучилась.
- Понимаю. Потерпи ещё с недельку, я сам приеду, мы с тобой облазим все неприметные уголки, обещаю. Но у меня сейчас дела, очень ответственные лабораторные исследования, можно сказать, почти экзамен. Не грусти, зайчик мой солнечный.
- Папа, прости, что я так поступила, - изменившимся голосом вдруг сказала она.
- Мне не за что тебя прощать. А вот его, ну, ты понимаешь...
- Папа!! Я ведь его любила. Наверное, до сих пор люблю. Не унижай меня.
- Все, я не могу больше об этом говорить. Я приеду через неделю, обещаю. Целую, пока.
Она ещё будет меня убеждать...
События полуторалетней давности нахлынули на него с прежней силой. Его дочь, которую он так любил...Она пришла к нему в конце октября в кабинет вся в слезах. Реутов всегда был с ней откровенен, и она ему доверяла больше, чем его жене.
Как-то так получилось, что её первая любовь к мальчику из параллельной группы вызвала бурное возмущение её матери. Она отследила момент, когда они прощались на крыльце, и любезно пригласила подняться.
Ничего не подозревающий юноша вынужден был выслушать мораль о чуть ли не совращении её малолетней дочери. Мать резюмировала, что так дальше продолжаться не может, а вдруг будет беременность, и вообще это аморально. Они стояли перед ней как провинившиеся школьники, а она воплощала в себе карающую руку оскорбленной матери.
- Вашей дочери не пятнадцать лет, и наши отношения из разряда добровольных.
После этого они расстались. С тех пор Реутов был для своей дочери и за маму, и за папу. В тот октябрьский вечер она тихо села на диванчик и бесстрастным голосом сказала заготовленные слова:
- Па, помнишь, я тебе рассказывала о том мужчине... Ну, с которым мы познакомились летом.