Во время нашего пленения нам пришлось встретиться с заложниками, взятыми в Пензе и Сызрани. Некоторые из них были впоследствии расстреляны.
Один из них т. Либерсон. Ему было всего 20–22 года. Он был членом партии коммунистов и до захвата Пензы состоял секретарем губисполкома. Следом за ним все время ехал его отец, который в Самаре особенно усиленно хлопотал об освобождении сына.
Не желая его освободить, чехи выдвинули вдруг против него обвинение, что он стрелял будто бы по ним из пулемета.
Когда тт. Масленникова, Бакаева и других самарских заложников увезли дальше, т. Либерсон был оставлен в Самаре и расстрелян якобы при попытке к бегству.
То была наглая ложь… Его увели и расстреляли в двух-трех верстах от железнодорожной линии. Там найдено было его тело.
Другой погибший заложник был т. Берлинский. Он работал в Сызрани в качестве комиссара труда и арестован был при следующих обстоятельствах:
Он возвращался из Москвы со съезда комиссаров труда и пароходом прибыл из Нижнего в Сызрань в тот момент, когда там господствовали чехо-словаки.
Кто-то указал на него чехам. Его задержали.
Из Самары он был увезен вместе с другими заложниками. На одной из станций их нагнала группа сызранских белогвардейцев, потребовавших у чехов выдачи им их «комиссара» для «суда».
Чехи уступили… Тов. Берлинский был закован в кандалы и отвезен в Сызрань, где его расстреляли.
Контрразведка
После вступления чехов в Самару месть антисоветских элементов приняла неистово-дикий характер. Стоило ткнуть пальцем и назвать кого-либо «большевиком», как жертва немедленно отправлялась в «штаб охраны» или в «контрразведку» (смотря по физиономии арестованного), а оттуда в тюрьму. Арестами руководили главным образом штаб охраны и контрразведка.
Во главе последней стоял чешский капитан Глинка, плохо объяснявшийся по-русски, но прекрасно выучивший фразу: «в тюрьму». Его помощниками были Журавский (чех), Босацкий и Данилов (бывший полицейский пристав 3-го участка города Самары). Среди служащих был также бывший «комиссар» русского для внешней торговли банка при советской власти — Филиппов (левый эсер). Кроме штаба охраны и контрразведки налеты на квартиры и обыски самостоятельно производили казаки, которые часто избивали арестованных советских работников.
Особенно усердно работала контрразведка, которая никогда не считалась ни с Комитетом членов Учредительного собрания, ни со штабом Народной армии, в ведении которого она числилась.
Имея у себя на службе лиц со старым полицейским опытом, контрразведка не брезгала и провокацией.
Автору этих строк пришлось сидеть в контрразведке с председателем фабрично-заводского комитета рабочих «Всеобщей компании электричества», который рассказал следующий случай:
«Наши мастерские, эвакуированные в Самару из Харькова, известны своим левым настроением. Недавно ко мне в мастерскую явился молодой человек и завел со мной следующий разговор:
— Товарищ, буржуи снова подняли голову. Нужно что-нибудь предпринять. Нужно воссоздать организацию.
— Я, — рассказывал этот рабочий далее, — почувствовал неискренность и от разговора уклонился, но тот продолжал:
— Нужно нам водружаться и, если представится возможность, ударить в тыл, когда советские войска будут наступать… Вы, конечно, мне не доверяете, но вот мой мандат. Я специально послан в Самару организовать выступления против чехов.
Он показал мне два мандата. В них говорилось, что такой-то послан с целью организации борьбы с контрреволюцией и что просьба всем оказывать ему доверие.
Все это, конечно, было довольно подозрительно, и он от меня ничего не добился. На другой день тот же молодой человек снова явился, арестовал меня и препроводил в контрразведку».
Арестованных до предварительного допроса обыкновенно держали в погребе курлинского дома. Погреб сырой и темный. Какие-то сваленные шкафы служили нарами для 15–20 человек. Остальные спали на грязном сыром каменном полу.
Больше всех над арестованными издевался Данилов. При допросе он обыкновенно извергал целый поток ругательств из старого полицейского лексикона, не стеснялся давать пинки и часто любил допрашивать арестованных, наводя на них наган и угрожая при этом:
— Говори, сволочь, застрелю!
Нередко арестованных расстреливали без всякого следствия.
В тюрьме
Тюрьма, рассчитанная на 800 человек, вмещала в себе после чехословацкого переворота до 2300 человек. Сидели по 3–4 человека в одиночках. Лишь очень важные по мнению контрразведки «преступники», как например т. Паршин (впоследствии расстрелян), находились изолированными в одиночках и даже гуляли отдельно.