3. Чрезвычайный суд собирается для рассмотрения дела по приказу главнокомандующего Поволжским фронтом. По его письменному предложению управляющие военным ведомством и ведомством юстиции и начальник военносудной части присылают назначенных ими лиц в указанное время и в указанное место.
4. Право передачи дел на рассмотрение чрезвычайного суда принадлежит командующему Поволжским фронтом. На рассмотрение этого суда им могут быть передаваемы дела по обвинению в следующих преступлениях:
Восстании против существующей власти, подстрекательстве к бунту и мятежу.
Нападении на воинские части Народной армии или союзнических войск, истреблении и расхищении военного имущества, повреждении и разрушении предприятий, работающих на оборону.
Призыве к неисполнению распоряжений гражданской и военной власти.
Призыве к уклонению от военной службы или от участия в военных действиях.
Злонамеренном распространении заведомо ложных слухов, могущих создать панику среди населения или вызвать беспорядки и народные волнения.
5. Виновные в совершении означенных преступлений приговариваются чрезвычайным судом к смертной казни.
6. Приговор должен быть вынесен в течение 24 часов с момента передачи дел на разрешение чрезвычайного суда.
Обвинительный приговор вступает в законную силу и приводится немедленно в исполнение по утверждении его командующим Приволжским фронтом.
Члены Комитета: И. Нестеров, А. Былинкин, П. Климушкин, вр. секретарь Комитета Преображенский.
Бат
Зверства дутовских палачей
Два дня спустя после того, как советские войска заняли Оренбург, на окраинах города появились какие-то странные тени.
За винным складом, у собачьих ям, за Уралом, за дамбой, за пороховыми погребами блуждали скорбные фигуры седобородых стариков, женщин и подростков. Полные горя и ожидания глаза чего-то ищут.
В руках у всех лопаты.
Это отцы, жены и дети разыскивают тела своих родных, казненных дутовскими опричниками.
Мягкий, пушистый снег покрыл белой пеленой поля и дороги и все сравнял.
Скорбные фигуры поминутно останавливаются, что-то припоминают, нагибаются к земле, замерзшими руками ощупывают снег, ищут, ищут… и находят…
Откапывать приходится недолго. На пол-аршина от поверхности земли заступ ударяется о что-то твердое… И через некоторое время из ямы извлекается окаменевшее, обезображенное тело.
Оно не одно. Под ним и рядом с ним в яме находят четыре-пять таких же изуродованных тел. А в одной яме их нашли шестнадцать.
Почти все тела нагие, а на некоторых — окровавленное иссеченное шашками белье. И только на одном старике остался рваненький ветхий зипунишко. До того рваный, что даже дутовские прохвосты на него, видимо, не польстились.
Почти у всех казненных разрублены черепа, у некоторых выколоты глаза, отсечены нижние челюсти, изрублены руки, у женщин отрезаны груди.
Их несомненно зарывали живыми.
И вот в таком виде они коченели с инстинктивно поднятыми для защиты лица руками. У многих отрублены кисти рук. У некоторых руки связаны и такие тела без головы. Голова валяется тут же рядом.
Никакими словами, никакими красками нельзя описать ужасающего вида этих тел. Это надо увидеть самому, чтобы запомнить на всю жизнь.
Трудно, почти невозможно по этим изуродованным лицам опознать близкого, родного человека.
Но многих родные опознают по остаткам волос, по половине лица, по уцелевшим рукам, по белью.
Никаким душу раздирающим сценам тут нет мест. Слезы уже выплаканы при Дутове. В глазах — один немой ужас, одно тупое безысходное горе.
Молча узнают своих близких, молча увозят на кладбище хоронить то, что еще недавно составляло радость и опору жизни.
Спрашиваю одного из родственников:
— Вы знали о месте казни своих родных?
— Знали. Приблизительно, не точно, но знали.
— И вы не могли просить, чтобы вам выдали тело родного?
Он смотрит на меня недоумевающе, с едва заметной горькой усмешкой.
— При Дутове-то? Нет, не могли и не смели. Дутов официально скрывал эти убийства, но о них все знали, не знали только, как это делается. А если и знали, то должны были молчать.