За две недели перепороли 100 человек. Это неполный подсчет тех, которых знает село. А сколько заселенных в волости, сколько засеченных в степях, не возвратившихся домой!
На глазах «святых пастырей» творились эти зверства. Унгвицкий, по словам очевидцев, стоял над головой истязаемых, насупив брови, и вторил нагайке: «Так и надо вам. Смирнее будете». Унгвицкий отказался хоронить замученных бедняков, он выгонял из квартиры убитых горем матерей и отцов, приходивших с просьбой воздействовать на белобандитов, уменьшить пытки.
Зверства творились по его указке. По его благословению и совету его друг, кулак Марков, прикинулся защитником батраков, взялся провести красногвардейцев через фронт и на пути отдал их в руки бандитов.
Вот как об этом рассказывают матери и жены замученных:
«Белые под Оренбургом. Заметались ребята, ищут места, куда бы укрыться. Одни бежали в лес, другие на гумна, в соседние села, а наши ребята решили перебраться к красным. Карательные отряды снуют без конца, а в селе свои кулаки да поп рыщут. Марков, кулак, предлагает свои услуги, — отвезти красногвардейцев. „На меня надейтесь, сумею провести, от всякого глаза скрою“. Поверили ребята — согласились. Подъезжают к поселку Каргала. Навстречу казачий разъезд.
Марков подвез красногвардейцев к казакам и отдал на расправу. На гумне их зарубили.
Как ни в чем не бывало Марков приехал домой, в Дмитриевку. Дома ни слова не сказал об убийстве. Через чужих людей узнали, но долго не догадывались, что дело это Маркова. Спасибо, бедняки-татары каргалинские рассказали.
С несчастьем ходили к попу Унгвицкому, от него хотели услышать доброе слово… обиду рассказать на Маркова.
Морду отворотил поп, только и буркнул: „Меньше треплите языками, что их предали. Сами себе смерть нашли, свободной жизни искали, вот и нашли“.
Полтора десятка лет прошло, еще столько пройдет, но не забудем этого предательства, детям передадим о нем, пусть знают — не легко досталась свобода, не легко добились права на жизнь, кровью оно завоевано».
Таких матерей — тысячи, пролитых слез — море.
Ночь. Молчит избитая Дмитриевка. На улицах не журкнет, только слышен глухой стук сапог, — это кулаки сползаются к попу.
Унгвицкий и кулаки требуют от главаря белобандитов разыскать Чашкина: «Никуда он не делся, в селе спасается, подлец. Страху наводит».
Местный кулак З. Кузнецов и торговец В. Хрулев клянутся разыскать Чашкина, обещают помочь отряду.
Разлетелись дутовские соколы по оврагам, гумнам мужицким, обыскали кустарники чахлые, заглянули в каждый кусток. Кулацкие сынки тоже не спят, борзыми псами бегают по ометам, сараям, запускают глаза в избы бедняцкие: нет ли Чашкина? Долго искали, но наконец — удача: в избушке матери захватили его. Чашкин пытался вырваться. Оглушили прикладами. Штык влез в плечо, брызнула кровь. Чашкин покачнулся.
Связали руки и погнали в волостное правление, там исполосовали нагайками, клинками избороздили лицо.
Приползла очередная ночь. Улеглась Дмитриевка, спит, затаив тревогу. И снова кулаки, словно змеи в осеннюю пору, сползаются в трущобу — в дом попа.
Совещание.
— Ну, граждане, — начал Унгвицкий, — я думаю, выражу общую волю и желание: в расход Чашкина. А в оправдание отряду приговор от общества сочиним.
Возражений нет. Унгвицкий чертит приговор «общества» о казни. Кулаки прикладывают свои косматые лапы. Судьба комиссара решена. Приговор передан главарю карательного отряда.
Ночью Чашкина привели в штаб. Его не узнать, весь опух, изрезан, в черных кудрях кусками запеклась кровь. Но бодро, так же твердо стоит на ногах, как и прежде.
— Ну, Чашкин, молодец ты, иди с нами — хороший из тебя офицер выйдет, — предлагает поручик.
— Нет!
Штык вонзился в спину. Чашкин упал.
— Убивайте! Вам не впервые… Нас много… Я знаю, за что умираю, только скорее бейте!..
Повели к приготовленной яме на гумне…
Не расстреляли, а замучили медленной казнью, штыками, саблями, прикладами. Полуживым зарыли в яму.
Ночью белобандиты покинули село. На другой день крестьяне разыскали место казни Чашкина.
Обиженные, избитые, изнасилованные, осиротевшие люди ищут помощи у церкви. На коленях ползают перед Унгвицким религиозные старики и старухи.
— Батюшка, скажи им — пусть пощадят, зачем мучают, за какие преступления несем наказания? Ну, дети — они воюют, а мы что?