Стали считать, сколько нас здесь. Насчитали 60 человек. Набившись, как сельди в бочке, мы просто не могли шевельнуться.
Вагон, куда нас запихали, был из-под извести. Вскоре мы все это почувствовали. Влезая в вагон, мы всколыхнули известковую пыль, и теперь она оседала в ноздрях и в горле и попадала в глаза. При каждом движении поднимались новые тучи пыли.
Снаружи до нас доносились голоса людей и шум поездов. Вокруг наших вагонов были густо расставлены часовые, и когда арестованные начинали разговаривать между собой, раздавались грубые окрики солдат, угрожавших стрелять в нас.
Все мы в угрюмом молчании думали о том, что ожидает час, куда повезут.
Простояли мы так несколько часов.
Была уже, вероятно, глубокая ночь, когда поезд двинулся на восток.
Первые дни в вагоне
Мы стояли уже несколько часов подряд, ни на минуту не присев, ноги онемели и подкашивались. Все были голодны. В вагоне становилось все холоднее. Некоторые товарищи присели на корточки на полу и, уронив голову на колени, дремали. Тем меньше места оставалось для остальных. В вагоне была египетская тьма.
Мне досталось место у самой стены — в дверной нише. Налево от меня стоял рабочий из Вольска по фамилии Ворон. Я познакомился с ним еще в общей камере.
Это был спокойный, добродушный гигант, огромадными, здоровыми кулаками.
Я был очень доволен и местом и соседством. Зато я не мог даже на минуту присесть на корточки, так как у моих ног уже сидело двое товарищей.
Стоя я вздремнул. Не знаю, как долго я дремал. Когда я проснулся, весь вагон был в движении. В вагоне стоял пронизывающий холод. Мое пальтишко недостаточно защищало меня от холода, и я дрожал, как в лихорадке. Во сто раз хуже приходилось моим товарищам, которые были еще легче одеты, вернее — они были раздеты. Я уже прежде отдал товарищам кожаную куртку и ватное одеяло. Но у значительного большинства товарищей не было верхней одежды, и они буквально замерзали.
Сквозь щели уже виднелся серый рассвет, но в вагоне все еще было темно. Глаза, уже привыкшие к темноте, начинали различать силуэты людей. Холод становился все сильнее.
Несколько десятков человек, притопывая и подпрыгивая, вертелось на одном месте. Тучи известковой пыли носились в вагоне, проникая в горло, нос и легкие.
Близилось утро. Все с тоской ждали солнца. Ночь казалась нам безмерно долгой. Мучил голод: мы не ели почти полтора суток.
Наконец мы стали испытывать и другие неудобства нашего положения. Уборной у товарный вагона, как известно нет, а конвой и не думал выпускать заключенных для подобных надобностей.
Так прошел день. Наступила ночь. Пищи нам не давали и ни на минуту не открывали дверей.
Эта ночь, как две капли походила на первую, с той лишь разницей, что уже четыре человека, обессилев, лежало на полу, издавая стоны.
Теперь места стало еще меньше, а холод усилился.
Я уже не испытывал острого голода. Днем я немного посидел и отдохнул, а ночью снова стоял, вытянувшись в струнку. В голове у меня была странная пустота, но я ни на минуту не терял сознания и внутреннего равновесия. Я даже с какой-то странной остротой воспринимал внешние впечатления, а память «регистрировала» их.
Ночью поезд несколько раз останавливался и конвой поднимал стрельбу. Мы догадывались, что, несмотря на «круговую поруку», из некоторых вагонов пытаются бежать. Конвой, обходя вагоны, громко толковал, что беглец попал под колеса и что его раздавило. Но слишком громкие разговоры заставляли предполагать, что они рассчитаны на то, чтобы напугать остальных и отбить у них охоту бежать.
Наконец прошла и эта ночь. Мы не очень много проехали: ночью поезд не столько шел, сколько стоял на маленьких станциях, пропуская воинские транспорты. Конвой тоже был взбешен и злобу изливал на нас.
Днем было значительно теплее, зато голод все бешенее скручивал нам кишки.
Мы начинали все энергичнее требовать еды.
На одном из полустанков, во время остановки поезда, один из товарищей, красногвардеец Степа, обратился к солдату, сторожившему наши вагоны. Говорил он с упреком, уверяя, что должен же есть живой человек.
Видимо, стражнику нашему стало совестно, и он ничего не ответил. Мы стояли на какой-то маленькой станции. Поблизости проходили люди, с любопытством разглядывая наш поезд.
Красногвардеец все смелее и пространнее растолковывает солдату, в то же время все шире приоткрывает люк. Затем высовывает голову, руки и, наконец, обращается к прохожим: «Товарищ, помоги, дай кусочек хлеба, помираем с голоду».