Лишь через несколько дней от проезжающих железнодорожников до нас дошли слухи, что неожиданность нашего отъезда из Иркутска была связана с тем, что иркутские рабочие намеревались напасть на поезд и отбить нас. Нам так и не удалось узнать, насколько это было верно. Но что отъезд наш был внезапным и неожиданным, свидетельствовало хотя бы то, что для нас не погрузили хлеба. Поэтому в течение нескольких следующих дней мы не получали своей четвертушки мерзлого хлеба.
Станции были редки и малы. Мы форменным образом подыхали с голоду. У многих товарищей уже не было сил, чтобы слезть с верхнего этажа нар. Кончилось у нас и топливо, а на дворе, особенно по ночам, стояли сильные морозы.
Казалось, что вместе с Иркутском, который мы проехали и с которым у нас было связано столько надежд, сорвались все светлые перспективы. Мы не знали, куда нас везут и когда наступит конец этому путешествию по снежным равнинам Сибири.
Начиная от Иркутска, мы все чаще встречаем воинские эшелоны коалиционных армий. Наш поезд обгоняют отряды японцев, итальянцев, французов, американцев, канадцев, поляков и т. д.
Иногда (еще не доезжая до Иркутска), на больших станциях случалось, что поезд наш останавливался рядом с эшелонами коалиционных войск. Прекрасно экипированные американцы с любопытством разглядывали нас, расспрашивая, кто мы такие. Мы пытались вступить с ними в «контакт». Они еще с большим любопытством, но без всякой примеси ненависти или хотя бы неприязни разглядывали нас, узнав, что мы большевики.
Все разговоры неизменно кончались тем, что заключенные просили хлеба. Несколько раз случалось, что солдаты соседнего с нами поезда принимались бросать нам банки консервов, галеты, бисквиты, папиросы и хлеб, не обращая ни малейшего внимания на окрики нашего конвоя. Однажды в наш вагон попало сразу несколько банок консервов. Мы уже глотали слюнки при мысли об этих лакомствах, но не успели даже приступить к дележу, как конвой явился с обыском и отобрал у нас добычу.
Впоследствии начальство уже внимательно следило, чтобы наш поезд не останавливался вблизи воинских эшелонов, и мы только издали видели на станциях коалиционных солдат.
Железнодорожную линию от Челябинска до Иркутска охраняли польские части под начальством полковника Чумы и под общим французским командованием, во главе с генералом Жаненом. На больших станциях комендантами были польские офицеры, имевшие в своем распоряжении отряды польских солдат.
От Иркутска железнодорожной линией безраздельно владели японцы, и на станциях хозяйничали японские отряды. Железнодорожники здесь были более терроризированы, чем где-либо в другом месте, и это самым гибельным образом отражалось на нашем снабжении.
Проезжаем Байкал. Через полуоткрытый люк я гляжу на таинственное озеро-море, о котором так много слышал и которое так жаждал видеть. В вагоне тишина, прерываемая лишь стонами.
Рядом со мной уже четвертый день лежит труп молодого товарища, с зеленым птичьим лицом. Не помогают настойчивые требования убрать труп. Он лежит длинный и голый. Остатки лохмотьев уже сняты с него из-за мороза, царящего в вагоне. Каждая тряпка нужна живым.
Вскоре после отъезда из Иркутска поезд наш вдруг остановился среди поля. Вагон наш открывается, и нам приказывают вылезать. На дворе снег по-пояс. Заключенные поспешно выскакивают. У большинства нет обуви, ноги обмотаны тряпками или в шлепанцах, почти все в одном белье. Одного товарища, немца, который был болен и недостаточно быстро слезал с нар, солдаты сбросили на печку, и он сломал себе несколько ребер.
Обыск производился в поисках одежды, которая могла бы пригодиться солдатам. Но нет ничего, что стоило бы взять. Все в «штатских» лохмотьях, а моя одежда, хотя и несколько лучше, но серый летний костюм и летнее пальто не годятся для солдат «героической» армии. С одного Данилова только стащили брюки «галифе» и оставили его в клочьях кальсон. Хотели забрать у него и сапоги, но они оказались настолько малы, что их оставили ему.
Выскакивая последним из вагона, я окинул взглядом сбившихся в кучу товарищей. Давно я уже не видел их всех вместе при полном дневном освещении. Сердце у меня сжалось, когда я взглянул на эту кучу скелетов, с землистыми, обросшими лицами и глубоко запавшими глазами.
Несколько человек, у которых единственным одеянием было тюремное белье, собрались вместе, накрывшись одеялом, как шалью. Несколько товарищей расстелили на снегу остатки какой-то подстилки — одеяла, чтобы защитить от холода полубосые ноги в шлепанцах или завернутые в тряпки. Нервными, тревожными движениями, чтобы не раздражать покрикивающих конвоиров, — все старались согреться, переминаясь с ноги на ногу и притопывая на месте.