Операция эта длилась по меньшей мере минут пятнадцать. Наши палачи и не думали торопиться. Издеваясь над заключенными и толкая их, они рылись в вещах, заглядывали в узлы, которые еще оставались у нескольких заключенных, осматривали каждого, чтобы стащить все, что возможно.
Такие же обыски были произведены по всему поезду. Мы вернулись в свою выстывшую клетку, промерзшие до костей и терроризированные, но в то же время облегченно вздыхая, что это кончилось.
Потянулись долгие-долгие дни, не прерываемые ничем, даже выдачей хлебного пайка. Станции были очень редки. Дни шли за днями, и случалось, что в течение суток нам не удавалось получить ни кусочка хлеба.
На одной из маленьких станций двери порывисто распахиваются и солдаты вталкивают в наш вагон какого-те человека. В вагоне темно. Человек громко всхлипывает и вырывается, потом бросается к дверям и ломится в них. Конвой с руганью уходит от вагона.
Все в вагоне поражены. До этого бывало, что у нас забирали людей, но еще ни разу не случалось, чтобы к нам прибывал новый товарищ по несчастью. Через несколько минут все разъяснилось: оказывается, человек, которого к нам упрятали, один из конвойных солдат, пьяный, как стелька. Обливаясь пьяными слезами и хныча, он жалуется, что начальник поезда велел запереть его вместе с заключенными. Вероятно, он там порядком набедокурил, так как за одно пьянство наш конвой никогда не наказывался. Теперь он трусит и всхлипывая что-то лепечет о расстреле. Наконец он немного успокаивается и начинает изливаться в своих сердечных чувствах к заключенным. Через час уже слышно, как он храпит и бормочет сквозь сон.
В вагоне понемногу восстанавливается нормальная атмосфера, только кое-кто из товарищей еще посылает «горячие» пожелания по адресу нашего нежданного гостя.
Утром наш гость упорхнул на свободу. Мы были очень рады этому, так как он стеснял нас, вынуждая считаться с каждым словом. Выспавшись, солдат был очень любезен с нами и обещал, что как только вырвется из вагона, постарается время от времени доставлять нам по ковриге хлеба. Некоторые товарищи принимали это всерьез и старались еще более задобрить его и расположить к себе.
Прошло несколько часов, наступали ранние зимние сумерки. Вдруг наш поезд остановился на каком-то маленьком железнодорожном полустанке. К нашему вагону подходит группа солдат со вчерашним гостем, во главе с унтер-офицером. Раздается приказ отпирать двери.
В вагоне смятение и тревога. Наконец дверь отперта. Унтер-офицер требует, чтобы мы немедленно вернули ночевавшему у нас солдату украденные деньги и перочинный ножик. Мы молчим, не зная, что это должно означать. Конвой выгоняет нас из вагона, производит личные обыски, а потом тщательно обыскивает вагон. Мы стоим на снегу, на морозе, щелкая зубами. Вначале я предполагал, что это просто провокация, но тщательность обыска немного смутила меня. А вдруг это правда?
Обыск не дал никаких результатов. Солдаты ругаются, грозятся, что мы все передохнем на морозе, если не выдадим виновных. Так мы стоим на морозе по меньшей мере полчаса. Солдат старается узнать заключенных, спавших рядом с ним. Наконец он узнает двух молодых парней, которые действительно спали возле него.
Обоих заключенных отводят в сторону и угрожают немедленным расстрелом. Оба упорно опровергают взведенное на них подозрение. Конвой ставит их рядом, вскидывает винтовки, раздается команда: пли! Но выстрелы не раздаются. Очевидно, они заранее сговорились таким образом терроризировать заключенных.
Поезд получает сигнал к отправлению. Конвой поспешно вталкивает нас в вагон, предупреждая, что если на следующей станции мы не вернем ножика и денег и не выдадим «виновных», нас будут держать на морозе до тех пор, пока мы все не передохнем, а для примера кое-кого расстреляют.
Никогда еще в нашем вагоне не было такого подавленного настроения, какое воцарилось в эту минуту.
Прошло полтора или два часа, и поезд наш снова остановился. Снова нас выгнали на снег. Начался повторный обыск.
Наконец в щели нар, где спал солдат и двое заподозренных товарищей, между досками конвой нашел маленький ножик — собственность солдата. Денег не нашли.
Бешенство палачей достигло высшего предела. Поезд снова тронулся. Нас втолкнули в вагон, и вместе с нами сели солдаты. Они во что бы то ни стало хотели вынудить «признание». После того как ножик был найден, солдат, которого якобы обокрали, стал что-то мягче говорить о деньгах и даже выразил предположение, не потерял ли он их случайно, когда его, пьяного, тащили к поезду. Однако «следствие» не прекращалось. «Авторитет» наших палачей, очевидно, требовал, чтобы они не отступали без жертвы. В пути они продолжали издеваться над двумя обвиняемыми, приставляли им револьверные дула к вискам, угрожали расстрелом и т. п., но те упорно все отрицали.