На расстоянии 150–200 шагов выстраиваются, раскинувшись цепью, 20–30 солдат с 2 пулеметами. Вскоре шагах в 15–20 от цепи появляется группа солдат и среди них кучка заключенных. Солдаты рассыпаются в стороны с криком: «беги!» В ту же минуту начинают трещать пулеметы. Заключенные падают на землю. Пулеметы смолкают. Через мгновение осужденные вскакивают и бросаются бежать. Пулеметы снова начинают действовать. Одновременно бегущих обстреливают раскинувшиеся цепью солдаты. Сцена эта повторяется несколько раз подряд.
Кровь застыла у нас в жилах. Мы видали уже не одно зверское убийство, но никогда еще мы не были потрясены так, как теперь этой охотой, разыгравшейся у нас на глазах.
Одновременно в нашем вагоне и в других вагонах разразилась буря отчаянного негодования.
С криками мы бросились на стенки вагонов, стуча в них ногами и кулаками; сразу раскрылись все люки, и дикий вопль вырвался из груди сотен людей, наполняя тихую станцию оглушительными грохотом и шумом. Мы бросились к дверям, силясь выломать их. Что происходило там, в поле, где расстреливали наших товарищей, мы уже не знали. Мы не отдавали себе отчета в том, чем кончится этот бунт. Бешеная ненависть ослепила и оглушила нас.
Прошло с полминуты, и пулеметы, стоявшие в поле, обратились против нас: над головами у нас засвистели пули. Весь конвой выскочил из вагонов, осыпая нас пулями. Мы повалились на пол. Бунт стал затихать. Стрельба скоро прекратилась, и только крики, ругань и угрозы конвоя слышались еще.
Вдруг из соседнего вагона доносится пение: «Вы жертвою пали…»
Мы подхватываем песнь, подхватывают ее и другие вагоны. Не пугают ни крики, ни угрозы, ни кое-где и стрельба конвоя. Чувство солидарности, объединяя заключенных, запертых в нескольких десятках клеток, заполняло всех радостным сознанием своей силы.
В нашем вагоне никто не пострадал от стрельбы, в смежном было двое раненых, какие потери понесли следующие вагоны, — мы не знали. Мы слышали, как комендант поезда требовал у начальника станции рабочих с лопатами, чтобы закопать расстрелянных, и сквозь щели мы видели этих рабочих.
Когда волнение немного улеглось, поезд двинулся дальше. Отношения с конвоем еще больше обострились. Стрельба и ругань стали обычным ответом на требования выдать полагавшийся нам паек.
Второе событие произошло несколько дней спустя. В одном из вагонов нашего поезда ехало несколько десятков женщин. Вагон этот находился далеко от нас, и мы долгое время ничего о нем не знали.
Однажды вечером до нас донеслись крики и шум. Мы начинаем прислушиваться, расспрашивая один у другого, что случилось.
Наконец мы узнаем: оказывается, пьяные офицеры пытаются вытащить из вагона нескольких женщин для принятия участия в их пьяных оргиях.
Предыдущий бунт дал уже нам известный опыт и укрепил в нас веру в себя. Теперь мы снова поднимаем шум, к нам присоединяются все новые и новые вагоны. Пули и грохот раздаются в вечерней тишине. Захваченный врасплох конвой поспешно выкатывает пулеметы и снова начинается стрельба, хотя не такая жаркая, как в прошлый раз. Однако наш бунт сделал свое: офицерам пришлось отказаться от своих намерений.
На какой-то большой станции, не доезжая Манчжурии, а может быть и в самой Манчжурии, поезд наш обратил на себя внимание группы американских офицеров. Рослые, хорошо откормленные янки широко раскрывали глаза при виде искаженных лиц, выглядывающих из люков. Защелкали кодаки: офицеры увековечивали на фотографических пластинках наиболее интересные физиономии большевиков. Взамен они купили 50–60 ковриг хлеба и велели раздать их заключенным.
Начались расспросы, куда и откуда нас везут. Дежурный офицер пытался сам удовлетворить любопытство своих американских коллег, но те хотели вступить в непосредственную беседу с нами. Они знали несколько русских слов, один из них говорил по-немецки, так что им удалось кое-что узнать.
Американцы пожимали плечами. Видимо, у них никак не укладывалось в голове, как эти люди, многим из которых было по 50 лет и больше, могут быть военнопленными, как утверждал наш офицер.
Американцы сообщили нам, что дали о нас знать своим коллегам вдоль железнодорожной линии и что на ближайшей станции нас будет ждать хлеб. Действительно, по пути до Никольска мы получали два или три раза по караваю хлеба на вагон.