Это не значит, что мы были более сыты, так как на столько же меньше мы получали хлеба от конвоя. Вообще наш конвой был очень недоволен этой непрошенной опекой американцев и недовольство свое вымещал на нас, одновременно любезничая с американцами и стараясь оправдать перед ними ужасное состояние заключенных.
При первой встрече с американскими офицерами я попытался обратить их внимание на вагон с женщинами.
Но удивленные американцы никак не могли сообразить, что мне нужно. Им в голову не приходило, что в эшелоне военнопленных могут находиться женщины, а смесь нескольких немецких и английских слов, с помощью которых я изъяснялся, не могла мне помочь договориться с ними.
Стоявший в отдалении офицер нашего конвоя набросился на меня с руганью и угрозами. Это еще сильнее разожгло любопытство американцев. Они пошли в указанном направлении и наткнулись на вагон с женщинами. Дежурный офицер был взбешен и грозил «застрелить как собаку», но не сделал этого, видимо, из-за боязни перед американскими офицерами, которые догадались о причине его гнева.
Во второй половине ноября мы оказались в Никольск-Уссурийске. Поезд остановился в нескольких верстах от вокзала, на запасном пути. Комендант поезда уехал в город. Немедленно разнеслась весть, что в Никольске нас поместят в тюрьму.
Мы ожидали с огромным нетерпением, что, наконец, сделают с нами. Лишь через два или три дня нам приказали вылезать из вагонов.
Время близилось к полудню. День был ясный, солнечный, но довольно морозный. Снега в полях было мало.
Нас отвели километра на полтора от поезда и выстроили в карре большими отрядами, по нескольку вагонов в каждом. Нас было уже значительно меньше, чем семь недель назад, когда мы так же все вместе стояли рядами в тюремном дворе. Но все же нас было еще, наверное, тысячи полторы.
Оцепленные усиленным конвоем и выставленными в некотором отдалении пулеметами, мы простояли так довольно долго. Мы дрожали от холода и старались немного согреться, подпрыгивая и притопывая ногами; слабые пытались присесть на корточки, но солдаты, орудуя прикладами, немедленно наводили «порядок».
Был уже полдень, когда подъехали офицеры нашего конвоя и группа казачьих офицеров. Вместе с ними приехал отряд казаков человек 6 70–80. «Смирно!» прозвучала команда. «Штаб» с минуту внимательно разглядывал нас. Наконец старший по рангу офицер начал крыть нас отборнейшей матерщиной, ругая нас изменниками родины, немецкими агентами и т. д.
Мы молча стояли, вслушиваясь в бурный поток атамановой речи. Наконец он кончил. Тотчас же раздалась команда: «Евреи и немцы, шаг вперед!»
Но ни один человек не шевельнулся. Все замерли, ожидая, что будет дальше.
— Ах, вы так?..
Командир оборачивается к казачьему отряду, стоящему позади него, и дает команду. Через мгновение казачий отряд, во главе с офицерами, как буря несется на нас. Солдаты, оцеплявшие нас с боков, выставляют штыки вперед.
Мы втиснуты между двух стен штыков. Спереди с гиканьем на нас мчится вскачь отряд кавалеристов.
Обнаженные сабли молниями сверкают на солнце.
Мы стараемся съежиться, напираем в стороны, чтобы ускользнуть от атакующих. Передние ряды, уже смятые лошадьми, нажимают на нас. Люди мечутся, падают, опрокидывая других. Наконец казаки настигают нас, стоящих в центре карре, и, нанося саблями удары плашмя, вихрем проносятся дальше. Через мгновение они поворачивают и начинают «атаку» сзади, проносясь вперед.
Несмотря на крики и угрозы, многие не могут подняться. Кое-кто стоит на одной ноге, опираясь на товарищей. У некоторых кровавыми полосами рассечены лица, переломаны ребра, порезаны руки, перебиты ноги.
Я не пострадал. Правда, мне досталось несколько ударов саблей плашмя по спине, у меня был небольшой порез на голове, ушибы на руке и ноге и изодрано лицо. Но я почти не ощущал боли. Я испытывал только бессильное бешенство.
В наших рядах воцарилась тишина: молча люди ощупывали раны и ушибы. Многое морщились от боли, но не слышалось ни одного стона.
«Атаман» выпалил еще одну речь и уехал. Уехало и наше непосредственное начальство.
Снова приводятся в порядок расстроенные ряды, и мы, прихрамывая, идем под конвоем еще дальше в поле, подальше от города, где опять останавливаемся.
Городское рабочее население узнало о нас, и все холмы вокруг покрылись десятками и сотнями людей. Многие принесли с собой хлеб, булки, горшки с огурцами и капустой. Но конвой никого не подпускает близко к нам.