Побег
Наш поезд посетила комиссия местного польского гражданского комитета. Она обошла все вагоны, переписала поляков и обещала всех освободить. Повторились те же самые сцены, что и в Иркутске: снова поспешили записаться многие товарищи неполяки, началось изучение польского языка и т. п. Но и на этот раз все кончилось разговорами.
После недельного, кажется, пребывания в Никольске, поезд наш вдруг тронулся в путь.
Куда? Об этом никто не имел понятия. Одни полагали, что нас везут все-таки на Белые острова, другие, — что во Владивосток. Лишь утром следующего дня мы ориентировались и узнали, что едем по уже знакомому нам пути, только в обратном направлении: с востока на запад.
Снова Манчжурия. Мы стоим в Харбине. Местная польская колония получила из Никольска известие о нас и подготовилась к нашему приему.
Толстые, откормленные граждане, во главе с комендантом города, полковником Борсуком, бродят вокруг вагонов, расспрашивают нас, где, сколько поляков, и записывают. Но нам уже не дают обещаний, что мы будем освобождены. На всякий случай мы записываем девять человек. По числу записанных нам стали распределять пищу. Очевидно, в польской колонии был какой-нибудь мясник, потому что нам притаскивали всевозможные обрезки колбасы и остатки мяса. Наш вагон получил фунтов пять мясного.
Впервые со времени отъезда из Самары мы ели мясо. Кроме того получили по два фунта белого хлеба и по рублю на человека. Можно представить, какая радость овладела всеми.
Однако наши «благодетели» запретили нам делиться своими запасами с «москалями», и мы должны были терпеливо ждать, пока они не уберутся в город, чтобы приступить к дележу.
В вагонах люки были открыты, и через остекленные окна проникал солнечный свет. Вагоны все больше приближались к нашему «идеалу» — тюремной камере. Не дождался этих «лучших времен» Ворон. Вскоре после отъезда из Никольск-Уссурийска он заболел дизентерией. Нам не удалось его скрыть от конвоя, и беднягу убрали в вагон для больных. Это означало верную смерть, если не от болезни, то с голоду. Великан был в отчаянии. Мы распрощались, и я его уже больше не видел.
Вскоре после отъезда из Харбина мы встретились в пути с эшелоном польских улан, сформированным в Харбине, эшелон направился в Новониколаевск. То мы на несколько часов опережали поезд улан, то они нас. Так продолжалось несколько дней. Вскоре нам удалось завязать с уланами более близкое знакомство. Несмотря на то, что конвой всячески запрещал нам разговаривать с уланами, они не обращали внимания на грозные окрики конвоя и часто подходили к нам. Вскоре мы уже получали от них не только еду, но и информацию о том, что происходило в стране и на фронте.
Конвой наш уланы игнорировали: такие уж тут создались условия, что каждый солдат, одетый в иностранный мундир, мог совершенно не считаться с местными властями и вел себя как в завоеванной стране. Уланы побаивались лишь своих офицеров.
Я как поляк пользовался особым вниманием некоторых улан, которые не только приносили мне продовольствие, но и пускались в откровенные разговоры. На станциях мы нередко простаивали по нескольку часов, так что времени было достаточно. Очень скоро я заметил, что в разговорах некоторые солдаты проявляют свое сочувствие к нам и ругают белых. После нескольких дней знакомства я узнал, что среди улан имеется довольно много, которые не только сочувствуют большевикам, но принимали активное участие в борьбе с белыми и лишь после разгрома советских отрядов были мобилизованы в белый польский отряд или принудительно эвакуированы. Документами и прошлым здесь не слишком интересовались, так что нетрудно было скрываться. Многие уланы поступили в польские войска только потому, чтобы не итти в белую армию, тем более, что имелась надежда, что польская армия не будет отправлена на фронт. Им даже обещали при первой возможности перебросить их в Польшу.
Из разговоров я узнал, что ряд товарищей из Самары и Иващенкова живет в Новониколаевске, куда они попали после занятия Самары чехами, которые формировали польские отряды. Один из улан советовал мне бежать, обещая помочь перебраться в Новониколаевск. Он дал мне даже номер своей теплушки, заверяя, что, как только я окажусь у них в вагоне, он уже сумеет защитить и спасти меня.
Мы подъезжали к Чите. Я твердо решил бежать, как только приедем в Читу. Либо мне помогут уланы, либо я воспользуюсь тем адресом, который мне дал железнодорожник, когда мы ехали еще на восток. Я опасался, что в конце концов нас ведь могут поместить в тюрьму, и тогда удирать будет труднее.