С этими словами он полез на нары с револьвером в руках. Он стал приставать к женщинам… Одной девушке лет 19 он вывихнул руку, приставая к ней. Несколько часов он проехал в нашем вагоне, все время грозя револьвером. Наконец поезд остановился, и он, видя, что ничего не выходит в вагоне, приказал одной из женщин пойти с ним «на допрос»… Мы все кричали, что не пустим ее. Тогда он стал стрелять в нас. Мы потушили свет и бросились под нары…
В царстве кровавых атаманов
2 ноября. Чита. Мы уже в руках разбойника Семенова. Сидим днем в темноте. Кругом жуткая тишина, нарушаемая криком истязаемых из дальних вагонов… Семеновские бандиты врываются в вагоны и бьют товарищей нагайками и шомполами.
Из нашего вагона пьяные офицеры не вылезают. Кошмар, ужас… Однако мои нервы так переутомились, что как будто перестали реагировать так, как это следовало бы.
Такие страшные, позорные насилия… Я пишу, кажется, совершенно хладнокровно… Но где-то глубоко в моей психике я чувствую боль, которую нельзя сравнить ни с какой физической болью. Офицеры говорят, что они сидят у нас, чтобы охранять нас от нападений. Очень хорошо. Но слишком дорого обходится нам эта «охрана»…
3 ноября. Чита. Мы все еще в Чите. К поезду посторонних не пускают, за исключением казаков, которые делают с арестованными всё, что им только вздумается. Часто слышны выстрелы и крики. Кто-то стал подходить к поезду, чтобы подать газету, и тут же был убит на месте. Ужасно… Наш поезд несет смерть не только своим обитателям, но и посторонним.
4 ноября. По пути из Читы. Нас отправили из Читы. Говорят, что повезут нас на Русский остров, за Владивостоком. Никто из нас не знает, что это за место, но мы очень довольны, что уехали из Читы. «Ухаживания» старших конвоиров переходят всякие границы…
5 ноября. По целым ночам нас не оставляют в покое…
Офицеры не выходят из вагона. Днем и ночью мертвецки пьяные они приходят в вагон, растягиваются на нарах, пристают. Жить не дают. Никакие протесты не помогают. У них теперь очень много свободного времени, ибо им уже не с кем воевать: почти все товарищи лежат — одни больные, другие раненые.
Я чувствую, что они меня считают большой помехой в вагоне. Они, вероятно, постараются избавиться от меня.
6 ноября. Число больных все увеличивается как среди арестованных, так и среди конвоя. Поезд идет с небольшими задержками, так что у больных почти не приходится бывать.
8 ноября. Харбин. Сегодня санитарная комиссия осмотрела вагоны. Установлено наличие сыпного тифа. Умирают по нескольку человек в день. Их трупы выбрасывают по дороге. Товарищи погибают от тифа и ран. Их родные и близкие никогда не увидят, даже не узнают, где они погибли…
9 ноября. Вчера выехали из Харбина. Сегодня получила разрешение осмотреть всех больных. Но, к сожалению, я сама заболела при осмотре первых двух-трех вагонов. Самые здоровые люди, даже враги, с самыми крепкими нервами, не были бы в состоянии перенести те ужасы, которые мне пришлось видеть в некоторых из вагонов. Люди превратились буквально в животных, валяются на полу, в грязи, насекомые покрывают их полунагие тела… Посреди вагона нетопленная печь. Холодно. Больные лежат частью на нарах, частью на полу. Тесно прижавшись к печке, лежали четверо больных со слабыми признаками жизни, скелеты. Точно мухи осенью прилипают к теплому месту и там же умирают, так и эти люди, ища последний луч тепла у печки, тут же испускают свой последний вздох и умирают… Один скончался при мне. Остальные, собравшись с последними силами, просили у меня лекарства. В этом вагоне, очевидно, приходилось бороться за существование: более здоровые физически захватили лучшие места в вагоне, что дало им возможность получать подаваемую населением провизию. На всех нехватало провизии, и, конечно, те, которые получали ее, в первую очередь кормили себя…
12 ноября. Я не в состоянии продолжать мой дневник. Но я постараюсь напрячь всю мою психику, чтобы записать то, что произошло со мной вчера. Я уверена, что не миновать мне смерти в этом же вагоне: в лучшем случае я сама покончу с собой.
9-го почти всю ночь отбивалась от «ухаживания» пьяного офицера, пряталась по всем углам вагона. Он, наконец, дошел до такой ярости, что выхватил револьвер и хотел стрелять. Но я предупредила несчастье: еще когда он только что вошел в вагон, я с помощью двух женщин вытащила у него револьвер, вынула патроны и револьвер положила обратно. Так что ничего не вышло из его желания стрелять, он между тем отрезвился.