Вчера днем, часа в 2 поезд стоял на каком-то разъезде. В вагонах было тихо. Вдруг заходит считавший себя социалистом офицер Озолин и приказывает женщине, с которой у него давно были «интимные» дела, перейти в другой вагон. Она стала возражать, тогда он ее силой выбросил из вагона. Я не могла удержаться и крикнула: «Как это бесчеловечно!» Он ушел. Через несколько минут вернулся и позвал меня. Когда я вышла, он мне заявил, что должен меня расстрелять за то, что я веду агитацию среди конвоя. Он велел мне стать у телеграфного столба, но затем открыл один из вагонов и, впустив меня туда, стал стрелять… Все в вагоне бросились на пол. Он все стрелял. Затем он открыл двери, еще несколько раз выстрелил. Когда расстрелял все патроны, ушел за другими. Поезд между тем двинулся дальше. В вагоне оказалось трое убитых и несколько раненых. Перевязала им раны. Через час поезд остановился на разъезде. Я попросила часового позвать дежурного офицера. В это время из вагона, где находился караул, потребовали доктора: больному стало плохо, так что дежурный офицер был вынужден выпустить меня из вагона и повести к больному.
Вот так, благодаря случайности я осталась жива… Нервная система страшно пошатнулась. Мне кажется, что я сойду с ума.
13 ноября. Сегодня в сопровождении конвойного пошла доставать медикаменты в приемный покой. Достала 50 граммов опийной настойки, вполне достаточная доза, чтобы уснуть навсегда… На душе стало спокойнее.
15 ноября. Какое-то странное изменение отношений со стороны самых главных разбойников (социал-предателей) — офицеров Озолина и Иванова. Они стали заботиться об арестованных. Их заботливость дошла даже до того, что они сами достали перевязочный материал, чтобы наложить повязку одному товарищу, которому они же разбили кость бедра и голень. Когда я накладывала повязки, мерзавец Иванов осведомился у меня, будет ли он жив (это был один из активных сызранских товарищей, фамилии не помню). Кроме того он пошел со мной к коменданту станции хлопотать, чтобы товарища приняли в больницу, что и удалось.
Мне Иванов заявил, что я им очень нужна и являюсь самым полезным человеком и что меня он будет беречь, предоставив мне купе в офицерском вагоне. От такой любезности, конечно, отказалась. Но дело не в этом. Будучи почти два месяца изолирована от внешнего мира, я не имею представления о том, что происходит в эсеровской директории. Мне все же кажется, что их песня спета… И вот эта сволочь-офицеры струсили, а поэтому стали лебезить перед нами. Как я счастлива, даже при одном предположении, что эсеро-меньшевистская власть свергнута.
16 ноября. Станция Пограничная. Здесь стоим целый день. Вечером несколько железнодорожных рабочих подошли к окну моего вагона и ознакомили меня с положением. Ужасные репрессии. При малейшем подозрении в большевизме железнодорожников увольняют, сажают в тюрьму. Страшный калмыковский грабеж. Арестованных калмыковцы убивают без всякого суда. Крестьяне бегут в сопки, оставляя в деревне только женщин, детей и стариков. Казачий атаман Калмыков является самодержцем данной местности. Теперь я начинаю понимать, почему наш «демократически» настроенный конвой поджал хвост…
18 ноября. Никольск-Уссурийск. Ночь. Сегодня прибыли в Никольск-Уссурийск. Уже дальше нас, кажется, не могут везти, ибо все в вагонах больны различными заразными болезнями.
20 ноября. Никольск-Уссурийск. Отношение рабочих трогает меня до слез. Они по целым дням и ночам носят провизию, одежду и все делят между нами. Одна девушка сняла с себя платье и отдала одной из арестованных. Что с нами собираются делать — неизвестно. Рядом с нашим поездом стоят еще два поезда пленных красноармейцев (в одном мадьяры), которые были отправлены из Тоцкого лагеря еще раньше нас. С мадьярами обращаются ужасно жестоко, калмыковские офицеры избивают их нагайками и шашками.
21 ноября. Никольск-Уссурийск. Сегодня мне передали записку с адресом. У меня стало так тепло на душе. Представители американского Красного креста осматривают наши вагоны, фотографируют и, кажется, что-то хотят сделать для нас.
22 ноября. Никольск-Уссурийск. Вечер. Кошмарный день. Всех выгрузили из вагонов с тем, чтобы перевести в город. Больные весь день валялись на улице, потом их погнали куда-то, а нас, большевиков, собирались отправить на гауптвахту.