Мы уже отправились туда, но вдруг всех снова вернули обратно и снова поместили в поезд. Что они собираются делать с нами?..
24 ноября. Никольск-Уссурийск. Сегодня целый день отбирали больных для отправки в Никольский военный госпиталь. На 300 мест я отобрала 600 больных. Поместят ли их всех в госпитале? Я так рада, что больные товарищи, наконец, отдохнут и полечатся. Весь женский вагон вставила в список, чтобы положить конец безобразиям, которые имели место в нем. Дежурный офицер Озолин было запротестовал, но потом согласился. Остальных пленных повезли обратно в Иркутск. Я пока еду с больными провожать их в госпиталь. Настроение у меня довольно хорошее. Думаю, что мне удастся здесь вырваться из лап палачей.
30 ноября. Никольск-Уссурийск. Все время не писала. Страшно нервничала. Когда я приехала в госпиталь, нашла всех наших женщин в прачечной госпиталя, на кухне. Надзирательница прачечной, относящаяся с большим сочувствием к большевикам, устроила меня у себя в коридоре на сундуках и дала чистую постель. Я может быть еще никогда не испытала такого огромного физического удовольствия, как в эту ночь. Мне казалось, — что если мне разрешат жить в этом коридоре, я буду счастливым человеком. И то, что я не вижу больше тех женщин, которые были в вагоне, и то, что всю ночь находилась одна, сама с собой наедине, было для меня огромным счастьем. Ведь я уже почти четыре месяца не была одна, даже ночью, и вдруг целую ночь одна в коридоре. Каждая клетка, каждый атом моего организма впитывали в себя охватившее меня вдруг спокойствие.
Когда все улеглись спать и я осталась одна, я почти всю ночь не уснула от избытка приятных ощущений. Но утром я себя почувствовала совсем больной и не могла встать. А по моему коридорчику ходили люди. У меня было одно желание: никого не видеть и никогда не вставать. Никто и ничто меня не интересовало: словом, полнейший психоз. Я действительно думала, что начинается психическое расстройство. Но пришлось встать, заболела Юза, одна из наших политических, и нужно было посмотреть, что с ней, и заставить ее лечь в больницу. У нее оказалось воспаление легких, и через пять дней она скончалась. Заболела Мадиссон и еще одна девушка. Пришлось забыть о своих нервах и посещать товарищей в больнице, которые были очень рады моему приходу. Много уже умерло из перевезенных сюда из поезда. Сплю я все время в коридорчике, обедаю на кухне. Избегаю ложиться в больницу, чтобы иметь возможность связаться с городом: из больницы не выпускают, а тут нахожусь пока без надзора.
2 декабря. Никольск-Уссурийск. Мое положение ухудшилось: надзирательница прачечной заразилась от нас тифом и лежит в больнице. Приехали ее родные и мне пришлось переселиться из коридорчика в кухню. Дым, копоть, угар. Сегодня отправила письмо по данному мне адресу. Нужно что-нибудь предпринять.
10 декабря. Никольск-Уссурийск. Настроение лучше. Связалась с железнодорожными рабочими, приходили ко мне, приносили газеты. Познакомили меня с положением, обещали достать документы.
В госпитале меня страшно стесняют. Главврач ни за что не разрешает работать в госпитале, а я чувствую, что работа облегчила бы мои страдания. Заболели сыпным тифом две политические женщины, самарские большевички (латышки). Встречаюсь здесь с крестьянами. Калмыковские офицеры грабят и избивают их плетьми при малейшем подозрении в большевизме и даже вообще без подозрения. Крестьяне бросают все и бегут в сопки к партизанам. Ночью некоторые пробираются в деревню, чтобы запастись хлебом и переменить белье. Калмыковцы отбирают у них скот и лошадей. Ужаснейший произвол, анархия.
12 декабря. Никольск-Уссурийск. Была в городе у Катушко. Познакомилась с председателем подпольного комитета большевиков. Как горячо меня товарищи приняли. Старики (муж и жена) — старые революционеры, рабочие. Он уволен со службы за большевизм, каждую минуту ожидает ареста. Она совершенно безграмотная, но поразительно сознательная. Она меня пригрела, приласкала, как мать. Мне стало приятно до слез от ее нежного отношения. Все рабочие-железнодорожники наперерыв приглашают меня к себе, стараются пригреть, накормить, хотя сами и голодают. Стоило мне, кажется, так много страдать даже из-за того, чтобы заслужить такое отношение со стороны рабочих. Словом, со вчерашнего дня, я, кажется, самый счастливый человек. Мне достанут паспорт и я уеду во Владивосток. Для меня открывается новая жизнь, новые горизонты — к партизанам!
20 декабря. Никольск-Уссурийск. За это время много произошло нового. Я часто бываю в больнице, беседую с больными, читаю и разъясняю им газеты, сообщаю им о политическом положении. Чувствую, что мои посещения вливают в них жизнь и энергию. Многие уже выздоровели и переведены в концентрационные лагери. Здесь в окрестностях находятся около пяти тысяч военнопленных германцев и австрийцев. Познакомилась со многими из них: все страшно враждебно настроены против колчаковской власти. Многие из пленных бежали к партизанам в сопки. Из Владивостока приехал прокурор снять с нас допрос. Оказывается, нас доставили сюда без «дел», так как за два дня до нашей эвакуации из самарской тюрьмы начальник тюрьмы эвакуировался со всеми «делами», документами, деньгами и со всем инвентарем тюрьмы. Наш эшелон должен был застать его в Уфе, но его там не оказалось. Итак, допрос прошел блестяще, и нас, женщин, освободят под надзор властей.