Внимание железнодорожных рабочих и их семей нас всегда трогало до глубины души. Все три дня стоянки на станции Омск около нашего эшелона толпились люди. Каждый старался внести свою лепту для облегчения нашей участи: приносили и раздавали хлеб, картофель, папиросы, газеты, снабжали кипятком, даже снабдили наш вагон ведром для носки воды. Некоторые рабочие сообщили адреса, где можно на случай побега скрыться. В частности сообщил свой адрес рабочий Ф. Г. Заикин, у которого я и скрывался после побега из лагеря в 1919 году. Другие передавали арестованным документы.
Местные рабочие ознакомили нас с неудавшимся выступлением в городе, следствием которого явились расстрелы, порка и зверства, чинимые главным образом отрядом есаула Красильникова.
Вскоре по прибытии в Омск чешский конвой передал нас конвою из русских солдат. Мы думали, что нам будет легче ехать с русскими, но мы жестоко ошиблись. Начальником конвоя был прапорщик, насколько помню, по фамилии Овсеенко, его помощником — прапорщик Тихомиров. При сдаче старым конвоем новому не досчитались около ста арестованных.
Новым конвоем мы были предупреждены, что при повторении побегов в дороге будут расстреляны соседи бежавшего и старший вагона, выбираемый самими же арестованными. Таким образом была введена круговая порука. Отношение конвоя к нам было зверское, а особенно со стороны офицеров. Среди солдат находились и сочувствующие нам, но они боялись зверя-офицера, начальника конвоя.
Из состава конвоя особенно выделялся один из солдат, призванный недавно в войска. Он был очень внимателен к нам и услужлив, сам приносил кипяток, хлеб. Только благодаря этому солдату положение наше было сносное, мы имели возможность получить в сутки по 1–2 кружки кипятку.
За эти услуги солдату приходилось каждый раз жестоко расплачиваться. Офицер давал ему по нескольку нарядов вне очереди, и солдат выстаивал на площадке вагона на ходу поезда с винтовкой в руке, в дырявой шинели, в кожаных сапогах, при 30-градусном морозе.
На перегоне за Новониколаевском из нашего вагона бежали два товарища-белебеевца: Кичин и Николаев.
Прибыли в Красноярск. Опять из многих вагонов вынесли трупы.
Здесь мы встретили весьма радушный приём со стороны трудящихся. По всему эшелону раздавали хлеб, продукты, папиросы, газеты и даже одежду. Один из жертвователей передал для нас несколько пудов хлеба. По приказанию офицера хлеб был сдан конвойным солдатам. Через некоторое время хлеб был передан нам, но в значительно меньшем количестве. Позже солдаты предлагали нам купить у них пожертвованный нам хлеб. Было больно видеть это потому, что мы днями сидели голодные, без куска хлеба.
Наш эшелон окружали все время железнодорожные рабочие и их семьи с корзинами, мешками, сумками и ведрами с продуктами. Несмотря на строгий приказ не разговаривать с арестованными и не передавать им ничего, каждый старался чем-нибудь помочь нам. Конвой не мог справиться с нахлынувшей волной жертвователей и вообще с обступающими вагон людьми, а в особенности с женщинами, которые смело подступали к вагонам и передавали продукты. На помощь русскому конвою для охраны нас на время стоянки на станции появились иностранцы, которых здесь называли канадцами. Эти поступали еще более сурово, чем русский конвой: к вагонам совершенно никого не подпускали, нахлынувшие толпы людей разгоняли прикладами. Когда одна старушка передала в окно нашего вагона хлеб, то заместивший это часовой быстро подошел к старушке, толкнул ее в грудь, замахнулся прикладом, а хлеб вырвал и растоптал ногами на глазах у всех присутствующих.
Прибывший на вокзал начальник местного гарнизона, насколько помню, полковник Федосеев, давал указания начальнику нашего конвоя — «не церемониться с этой сволочью» и расстреливать при первом же удобном случае. Вскоре последовал строгий приказ закрыть окна и люки наглухо. Мы опять в темноте. В знак протеста послышалось пение революционных песен. Но скоро и оно стихло; офицер предупредил нас, что за пение он будет беспощадно расстреливать.
На станции Красноярск поезд стоял долго. И рабочим мы послали записку, которая была наскоро составлена мною и передана в чайнике для воды. В ней описывался весь тот ужас и произвол, который царил всюду, и те невероятные условия, в которых мы находились со дня отправления из Уфы. В заключение мы просили передать нашу искреннюю благодарность всем семьям рабочих города Красноярска и в частности женщинам, которые своими заботами и помощью облегчили наше положение.