И люди ежедневно умирали. Многие лишались рассудка.
Ночи проходили кошмарно. В бараках стоял адский холод, замерзала вода. Неимеющие более или менее сносной одежды целыми ночами простаивали у печей и не ложились спать, боясь закоченеть.
Через несколько дней для больных отвели половину одного из бараков. Но положение больных от этого не улучшилось. Наоборот, они лишались ухода тех товарищей, которые еще могли держаться на ногах. В бараке для больных картина была поистине потрясающая. Люди валялись на грязном полу и на не менее грязных нарах без всякого присмотра и помощи.
Смерть беспощадно косила заключенных. Трупы целыми днями лежали среди больных, а если выносились, то складывались в другой половине этого же барака и здесь лежали по нескольку дней.
Несмотря на то что, многие арестованные были не военные и совершенно не служили в Красной армии, всех арестованных начальство считало красноармейцами и ко всем применялись дисциплинарные взыскания, которые существовали в бывшей старой армии. Например, за то, что прошение было подано не по команде, т. е. не через ротного командира, заведующего бараками прапорщика Прорвича, виновный арестовывался на 10 суток. За другие проступки, как например за неисполнение приказания своего отделенного, взводного или фельдфебеля, давали по 15–20 суток строгого ареста.
В первые дни у наших бараков стоял караул из мобилизованных солдат сибирской армии. Было сравнительно свободней и легче. Арестованные пользовались этим, выходили под различными предлогами из бараков и уходили в соседние деревни, в поселок Иннокентьевский и в город, там собирали подаяние, рассказывали про свою горькую долю и узнавали про настроение рабочих. Таких арестованных прозвали «стрелками». Они всегда возвращались с мешками, наполненными хлебом и прочими продуктами, приносили обувь и даже одежду, газеты и все новости города. Только благодаря этим «стрелкам» сохранилась жизнь многих товарищей и мы имели возможность читать ежедневно газеты и знать, что творится на воле.
Но жестоко расплачивались «стрелки», когда во время своих отлучек из бараков они попадались на глаза кому-либо из начальства, а особенно прапорщику Прорвичу. После возвращения в бараки их били шомполами, затем отправляли на гауптвахту, сажали в одиночные холодные камеры, с нарами у окон, в которые дул ветер и проникал снег.
Но, невзирая на все это, отлучки продолжались. Наши «стрелки» не останавливались ни перед чем. Некоторые, уйдя, более не возвращались.
Связь с деревней и рабочими была налажена. После месячного нашего пребывания в бараках, к январю 1919 года, ушло более 100 человек самовольно, а некоторых отпустили на поруки, под поручительство крестьян и рабочих. Характерно, что рабочие поселка Иннокентьевского и крестьяне соседних селений хлопотали о взятии на поруки таких товарищей, которых никогда не знали, не видели в лицо.
Происходило это таким образом. Была организована небольшая группа наиболее развитых и энергичных товарищей, которые и проводили подготовку к освобождению из лагерей, в первую очередь более видных товарищей. Группа передавала список намеченных к освобождению рабочим, которые хлопотали об освобождении лиц, помещенных в списке. Вышедшие намечали в свою очередь следующую группу и т. д. Другие же уходили по деревням и просили крестьян взять кого-либо из арестованных на поруки, с условием, что арестованный будет у него работать.
Нас в числе 8 человек взял на поруки рабочий Черепанов. У него имелась уже бумажка о нашем освобождении, но внезапно отрядом Красильникова у него был произведен обыск. При обыске Черепанов уничтожил бумажку и мы продолжали оставаться в бараках.
В виду значительного числа побегов из лагерей, в декабре вместо русских солдат был поставлен караул из румын, которые совершенно не выпускали из бараков. Отлучки и связь с населением прекратились. Румыны были настолько рьяны, что не пропускали вечером даже по делам службы. Стоявший часовой, завидев идущего человека, быстро брал винтовку на изготовку и приставлял к груди острие штыка.
Приходилось искать иного выхода. В этом помогло то обстоятельство, что я состоял старшим всех бараков и как «командир роты» не только имел право, но и обязан был производить по баракам проверку. Люди, намеченные к освобождению, мною брались в барак, в котором находилась канцелярия, якобы по делам службы — для составления списков и т. п., а отсюда было легче уйти. Связь благодаря этому наладилась снова. Многие из бежавших товарищей благодаря содействию железнодорожных рабочих устроились на службу. Эти товарищи помогали только что освобожденным, брали на поруки следующих.