По мере укрепления чехов в Самаре они все нахальнее вели себя по отношению к нам. Члены Национального совета перестали навещать нас. Конвой обращался с нами очень грубо.
Буржуазия ликовала. Большевиков и сочувствующих им избивали. Первые дни к нам приводили арестованных партиями. Приводили людей, никакого отношения к большевикам не имевших. Например, в первый день в числе многих был приведен мальчик-еврей 14 лет, учащийся. Он арестован был только потому, что кто-то на улице указал на него: «Вот комиссар!» И он был моментально арестован чехами. Несколько дней пришлось родственникам мальчика хлопотать и доказывать, что мальчик никакого отношения не имеет к большевикам. Наконец нас отсортировали и оставили восемь человек: Козлова, Стыше, Масленникова, Вавилова, Бакаева, Берлинского, Либерсона и Рыбина.
Заветной нашей мечтой был побег. Нас водили гулять на русское кладбище. Конвоиры иногда попадались довольно беспечные. Мы располагались на могилах. К нам подходили родственники арестованных, например жена Масленникова. Помню, несколько раз нам приносили фруктовой воды, а так как было довольно жарко, то и конвойные не отказывались пить ее. Мне всегда при этом приходила мысль отравить конвойных, подмешав в воду какого-нибудь яду. Своими соображениями я поделился с Масленниковым, который передал просьбу в город о присылке нам яду, но врач отказал в этом.
По возвращении из плена я узнал, что были попытки пензенских товарищей устроить мне побег. Тт. Цвангер и Раскин отправились в Самару, но попытка была неудачна, и вследствие своей неопытности они провалились. Цвангеру удалось бежать, а Раскин остался в Самаре, и никакого слуху о нем после не было.
Продолжительность нашего пребывания в Самаре (дней 10) помогла более тесному сближению нашему с товарищами из городе. Приходивших на свидание мы старались использовать в подготовке к побегу. Масленников получил несколько паспортов и бритву. К т. Либерсону стали часто приходить на свидание отец его и брат. Стали поговаривать о возможности для т. Либерсона освобождения из плена на поруки. Больше всех был уверен в этом сам Либерсон. Освобождение его было для всех нас очень важно, так как давало нам надежду на помощь в побеге.
Увезены мы были из Самары как-то неожиданно. Никто не думал, что нас так скоро отправят. Точно не помню какого числа, часов в 11 утра, нас всех вывели на перрон и посадили в арестантский вагон. Через несколько минут приходит чех и вызывает Либерсона. На наш вопрос, для чего требуют его, он ответил, что отец пришел на свидание. Тов. Либерсон без фуражки, в одном пиджаке, ничего не захватив с собой, пошел на свидание с отцом. Накануне отец сказал ему, что, по словам чехов, завтра решится его судьба. Прошло минут 20 томительного ожидания. Поезд был готов к отходу. Раздался свисток паровоза, а Либерсона все нет. Наконец отворяется дверь вагона и входит… не Либерсон, а чех и просит выдать вещи Либерсона. Смутное предчувствие чего-то недоброго охватило нас, и мы все сразу спросили: «Либерсон остается в Самаре?» Поднялся взволнованный общий говор. Желая видеть Либерсона самого, мы отказались выдать его вещи. Но раздался последний свисток поезду. Некоторые вещи были собраны и выданы солдату. Все мы бросились к окнам вагона. Поезд тронулся. Тов. Либерсон стоял против вагона с противоположной стороны от вокзала, бледный. По обеим сторонам его стояли солдаты с винтовками в руках и больше вокруг никого… Мы закричали, замахали руками. Либерсон что-то ответил, но голос был заглушен шумом отходящего поезда. Мы были уверены, что его освободят, и не думали, что это был его последний, прощальный привет…
Так кончилось наше пребывание в Самаре.
Первая наша остановка была на станции Кипель. Мы улеглись было спать, как дверь нашего вагона с шумом отворилась, к нам подошел солдат-чех и потребовал, чтобы Берлинский немедленно шел с ним. На наши вопросы, для чего понадобился Берлинский, солдат прикрикнул, чтобы мы не рассуждали. Берлинский поднялся с нар и вышел. Через минуту он, порывисто войдя к нам, проговорил:
— Меня уводят от вас, товарищи! Что делать?
Мы бросились к нему навстречу с вопросами: «Куда? зачем?» Но конвойные, подойдя к нам с винтовками в руках, заорали во всю глотку: «замолчать!» — и, взяв Берлинского за руки, повели его к выходу. Тут же у входа его заковали в ножные кандалы, надели наручники и увели. Давно мы не слышали звона кандалов, а кто слышал, тот поймет, как действует он, какие думы будит…