Фицрой Сомерсет потерял правую руку. Начальник штаба, сэр Уильям де Ланси, смертельно ранен и вряд ли поправится. Ранены генерал-адьютант Барнс и его заместитель. Убиты полковник Гордон и полковник Каннинг. Герцог Брансуик погиб в начале боя, лорд Пиктон убит в воскресенье. Двое ближайших друзей Джереми мертвы, один ранен. Молодой Кристофер Хавергал, который так крутился вокруг Беллы, потерял ногу. Я также слышал, что бригадный генерал Гастон Руже, который посещал меня в заключении и предоставил больше свободы, что и позволило мне сбежать, убит в самом конце сражения с пруссаками.
Не думаю, что когда-либо случалась битва, столь же яростная, как эта. Во всяком случае, я о такой не слышал.
Говорят, Фицрой Сомерсет перенёс ампутацию без единого стона, а на следующее утро уже учился писать левой рукой.
Моя дорогая Демельза, я рассказываю тебе все эти подробности не потому, что они могут тебя заинтересовать, а лишь немного оттягиваю описание того, с чем мне так трудно смириться. Джереми пал как храбрый воин — он вёл свою сильно поредевшую роту против бригады французской пехоты, десятикратно превосходившей их численностью. Я потерял лошадь, и потому промедлил, возвращаясь после доставки сообщения герцогу, который чудом остался невредим, но как только я смог, поспешил туда, где, как я знал, весь день сражалась рота Джереми. Я прибыл как раз в тот момент, когда лейтенант Андервуд выносил его раненым с поля боя.
Он прожил ещё около получаса и, кажется, не страдал. Он узнал меня и просил передать тебе свою любовь. Вот и всё, что я могу сказать.
Той ночью, воскресной ночью, я оставался с ним рядом, пока пруссаки окончательно не разбили французскую армию. Я немного помог раненым, но боюсь, был слишком растерян и обезумел от горя, чтобы делать это как должно. В понедельник утром мне удалось найти что-то вроде повозки, чтобы доставить его в Брюссель. Дорога была забита ранеными, обозом, передвижными кухнями, фургонами с медикаментами и отставшими солдатами, пытающихся воссоединиться со своими подразделениями. Большинство двигалось в одну сторону, но встречались подводы, пробивавшиеся против течения. Дорога оказалась совершенно разбита, кое-где встречались целые озёра грязи. В одном месте мы застряли из-за затора на четверть часа. Тогда, беспомощно сидя на лошади, я услышал голос, окликнувший меня: «Капитан Полдарк!».
То была Кьюби. Оказывается, леди де Ланси, супруга сэра Уильяма, услышав, что её тяжело раненный муж лежит в сельском доме в деревне Ватерлоо, наняла карету и кучера. Узнав об этом, Кьюби попросила позволения отправиться с ней, чтобы навести справки о Джереми. Мне пришлось взять на себя печальную обязанность сообщить ей страшную весть.
Дорогая моя Демельза, никогда я не видел более убитой горем женщины, чем Кьюби, когда она поняла, о чём я ей говорю — знаю только одну, которой ещё больнее, она сейчас держит это письмо. Что могу я сказать, чтобы утешить тебя, когда горю нет утешения? Чтобы не впасть в крайнюю степень отчаяния, я стараюсь думать о троих наших оставшихся детях и о нашем долге перед ними. О том, что во все века множество матерей и отцов страдали, как мы теперь. Но от этого не становится легче, как и от мыслей о родителях тысяч других, кого унесла эта битва. Может быть, мы всегда были чересчур дружной семьёй. Такая близость с детьми — великое счастье, но и большая опасность.
Джереми похоронен на протестантском кладбище в Сен-Жосс-тен-Нуд, южнее дороги де Лувен. Церемония была простой, но достойной. На могиле поставили камень.
Завтра я возвращаюсь в Англию вместе с Кьюби. Когда она ехала передо мной в Брюссель, я каждую минуту ждал, что она лишится сознания и упадёт. До возвращения в Корнуолл я на день или два задержусь в Лондоне. Кьюби подумывает остановиться там ненадолго, пока её брат Огастес в Лондоне. Всего через семь месяцев вернуться в Корнуолл, который покинула такой счастливой — это больше, чем она сейчас в силах вынести.
Она носит нашего первого внука.