— Правда?
— Да, правда. Эта туча бродила надо мной все детство, хотя я, разумеется, не догадывался, в чем дело. После смерти матери она рассеялась. Родившаяся семимесячной Урсула развеяла его подозрения. И тогда он, в своем сухом и мелочном стиле, попытался стать образцовым отцом. Но ущерб, как по мне, уже был нанесен. Я боялся его и ненавидел. С тех пор он мало что мог сделать, чтобы поменяться в моих глазах. Мне... Мне всегда казалось, что он в какой-то мере ответственен за смерть матери.
— Я так не думаю. Твой... Джордж был очень привязан к твоей матери, пусть и, говоря твоими словами, в своем мелочном стиле, но, как мне кажется, искренне. Не забывай, что он снова женился только через двенадцать лет.
Пол Дэниел исчез из поля зрения. Росс вдруг ощутил бессильную злобу к тому клубку любви, ненависти и ревности, который омрачил рождение Валентина и разрушил его детство. И кто виноват? Он, наравне со всеми. С Элизабет. С Джорджем. Единственным невиновным, конечно, был Валентин. Годами Росс с некоторого расстояния наблюдал за взрослением мальчика. И все, что он видел и слышал, казалось неутешительным.
Но Росс слишком редко смотрел в глаза правде: он тоже несет ответственность за сложившуюся ситуацию — прямую или психологическую.
Нежданная встреча его взбудоражила. Теперь ему казалось, что главный поворот всей его судьбы, ступица, от которой протянулись спицы дальнейшей жизни, заключался в тех нескольких минутах гнева, похоти и захлестывающего разочарования, из-за которых родился Валентин.
Он легко коснулся руки Валентина. Непривычный для него жест.
— Почему ты решил сегодня повидаться со мной?
— Чувствовал, что должен увидеть тебя перед отъездом и попытаться прояснить кое-что в собственных мыслях.
— Вряд ли я сумею помочь.
— Точно так же ответил мне Дуайт Энис несколько дней назад.
— По этому поводу?
— Имеющему к нему отношение. Как ты считаешь, моя мать изменяла Джорджу Уорлеггану после свадьбы?
— Господи Боже, нет! Ты оскорбляешь ее память.
— Я просто предполагаю. Это бы объяснило внезапные перемены его настроения.
— Уверен, дело не в этом.
— И ты настолько же уверен, что у моей матери никого не было в промежутке между смертью ее первого мужа и вторым браком?
Росс предвидел этот вопрос.
— Твоя мать — честная и благородная женщина. В то время я редко с ней виделся, но думаю, это крайне маловероятно.
Валентин сухо кашлянул.
— Что ж, тогда позволь задать последний вопрос. Именно ради него я и пришел, хотя задать его непросто. Возможно ли, что ты — мой отец?
Росс обнаружил, что слишком крепко вцепился в ворота. Он ослабил хватку, взглянул на свои пальцы и разогнул их. Он понимал, как многое зависит от его ответа. И как важно сейчас солгать без малейшего колебания. И все же насколько невозможной оказалась эта ложь, несмотря на все последствия.
— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, Валентин.
— Не можешь или не хочешь?
— И то и другое.
С Уил-Лежер поднимался черный дым и сливался с тучей, пробивался сквозь нее и плыл дальше.
— Значит, такая вероятность существует?
— Черт побери! — Росс остановился, сглотнул стоящий в горле комок, стараясь сдержать порыв злости. Он понимал, что злится не только на собеседника, но и на себя. На несколько мгновений повисло молчание. — Черт тебя побери!.. Да, такая вероятность есть.
Валентин собрался ответить, но Росс яростно его перебил:
— Но лишь вероятность. Никто не знает наверняка. Думаю, даже твоя мать не знала наверняка. На этот вопрос я не могу ответить, потому что не знаю ответа. Тебя устроит такое объяснение?
— Да, благодарю. Думаю, устроит, — задумчиво ответил Валентин.
И тогда Россу показалось, будто все изменилось, будто несколько слов, унесенных ветром и услышанных лишь одним человеком, перевернули мир, и он уже никогда не будет прежним.
— Но позволь мне тебя предостеречь. Позволь предостеречь тебя, Валентин. Если ты когда-либо заговоришь об этом наедине или при свидетелях, претендуя на что-то или отрицая что-то, опираясь на мои слова, твоей смерти будут желать сразу двое. Джордж Уорлегган и я. И клянусь, один из нас до тебя доберется.
Валентин прислонился спиной к воротам в своей привычной циничной манере, словно ничто не может его взволновать. Но лицо его пылало. Он прикоснулся к руке Росса, повторив его движение.
— Я понял, кузен Росс, — сказал он.
Глава девятая