— Как его звать, ты сказал?
— Я сказал «Кнорпель», только не рассказывай никому, что узнал это от меня. Кто знает, может, это считается служебной тайной.
— Ну, какая это тайна?! Впрочем, будь спокоен, все равно я никому ничего не расскажу.
По дорожке сада приближается группа ладенбержцев. Лопе видит, как один достает из рукава какой-то предмет, похожий на длинную колбасу.
Ладенбержцы останавливаются возле Пауля Фюрвелла и Хоенберга.
— Вот же он, Хоенберг-то!
Хоенберг оглядывается и говорит вполголоса:
— Сейчас начнем.
— Чего начнем? — спрашивает Пауль Фюрвелл.
— Домой собираться, — отвечает кто-то из ладенбержцев.
Хоенберг толкает своего земляка в бок.
— Давай сперва пропустим еще по рюмочке. Пошли, председатель. Этот у них ходит в председателях общины, — так Хоенберг представляет ладенбержцам Пауля Фюрвелла.
— А он свой парень, председатель-то? — спрашивает один.
Пауль Фюрвелл в ответ только хрюкает. Они уходят в зал.
А Лопе все ждет. За сиренью стало совсем темно. Небо усеяно звездами. Лопе слышит, как гогочут дикие гуси. Они пролетают совсем низко. Скоро начнет холодать. Шарманка у карусели пищит и свистит, заглушая гусиный гогот.
Карусель теперь устраивает специальное катание — без света. Только в ее чреве мерцают карбидные лампочки. Девушки визжат.
Лопе много раз видит, как мимо дверей проносится в танце Труда с лесничим. А Марии Шнайдер нигде не видно. Приспичило Труде танцевать с Желторотиком, думает про себя Лопе. Танец окончен. Музыка смолкает. Теперь из зала доносится только гул. Кто-то что-то кричит. Звякают стаканы и кружки. «Шпрее всегда остается в Берлине» — ухает шарманка. А тут и в зале снова начинает играть музыка.
Множество мужских голосов у стойки заводит песню, но это не такая песня, под которую можно танцевать. Лопе слышит ее впервые.
«Тесно ряды сомкнув…» — разбирает Лопе отдельные слова.
Барабан Гримки сотрясается, будто в грозу. Пары стоят в нерешительности. Они не знают, как танцевать под эту музыку.
Некоторые из ладенбержцев подходят к мешкающим парам и разрывают их с криком:
— Под это не танцуют!
— Хайль! Хайль! Хайль! Проснись, Германия! — вопят ладенбержцы у стойки.
«…Дух их шагает в наших рядах…» — разбирает Лопе еще одну строчку.
Густав Пинк пробирается на танцевальную площадку. Подает знак музыкантам. Парикмахер Бульке отставляет в сторону свою скрипку. Но Генрих Флейтист, Шуцка Трубач и Гримка продолжают играть. Шпилле, барабанщик местного отделения социал-демократического ферейна, одним прыжком вскакивает на трибуну и выдергивает у Шуцки изо рта мундштук трубы. Становится тихо.
— Почетный танец для короля стрелков и нашего товарища Густава Пинка! — громко бросает Шпилле в тишину зала.
— Проснись, Германия! — Ладенбержцы у стойки знай себе ревут свое.
Поднимается грохот. По воздуху летают стулья. Тюте, тот, что с татуировкой на руках, схватил Густава Пинка. Двое деревенских спешат Пинку на помощь. Во всех углах зала рев, и шум, и грохот. Звенят черепки.
Вильм Тюдель вспрыгнул на стойку. Он стоит, воздев руки.
— Закрываем, закрываем! — кричит он.
Никто его не слушает. Женщины с визгом устремляются прочь из зала — в сад. Некоторые пытаются выволочь следом своих мужей. Мария Шнайдер проскальзывает мимо Лопе. Желторотик выскакивает под ручку с Трудой.
— Проснись, Германия! — снова ревет кто-то.
Раздается треск. Рокочет голос управляющего. Жандарм Гумприх обрушивает свою дубинку на чьи-то головы. Кто-то, подкравшись сзади, срывает с него форменную фуражку. Еще двое дергают его за штык.
— Закрываем, закрываем! — надрывается Вильм Тюдель.
Музыканты бережно уносят свои инструменты под прикрытие кулис. Гаснет свет. Кто-то, шатаясь, выходит из зала и падает на землю возле зарослей сирени. Потом темная фигура, кряхтя, поднимается с земли и заводит свою песню:
— Чиста-а-ата и па-ар-рядок…
Лопе перепрыгивает через штакетник и мчится прочь по деревенской улице. Добежав до ворот усадьбы, он садится на каменные ступеньки замковой кухни. Вдруг стало тихо, совсем тихо. Только сердце Лопе стучит, будто одинокий ремесленник у себя в мастерской. В спальне у его милости еще горит свет. Да и у Фердинанда еще не совсем темно. Господин конторщик читает, наверно, лежа в постели. У Лопе такое чувство, будто он сейчас разревется.
Может, это старый Михаил повинен в том, что они все передрались во имя его? Может, это старый Михаил направил свинцовую пульку в бок Гримкиному сынишке? Лопе этого не знает. Люди сами творят себе на потребу своих королей и святых, а потом поклоняются им. Тюдель, Францке, Кнорпель и Бер выкопали старого Михаила, и Михаил поквитался за это на жителях деревни. Тюдель, Францке, Кнорпель, булочник Бер и — не забыть бы — карусельщик будут радостно ухмыляться завтра утром, подсчитывая кассу.