Навстречу мне выбежала рыжая собака, напустилась и злобно залаяла, на нее прикрикнули, она отошла с недовольным рычанием и легла под кустом, не спуская с меня пронзительных, настороженно-злых глаз.
- Федорович здесь? - крикнул я обернувшимся ко мне людям - женщине и двум мужчинам. Они сидели за походным столом. Над ними висела электрическая лампочка, спущенная на шнуре с ветки белой акации.
Шнур тянулся от "Жигулей" охристого цвета, которые стояли между двумя будками; третья будка горбилась поодаль, у кустов; возле нее с распахнутой дверцей "Волга".
- Тут он, - сказала женщина. - Подхбдьте к нам.
Чип! - замахнулась она кулаком на все еще рычавшую собаку. - Подхбдьте, она не укусит.
Пасека занимала всю опушку; ульи были расставлены шахматным порядком, летками на восток.
Женщина, одетая, как старуха, - в фуфайку и широкую юбку, в войлочных тапочках, сухопарая и темнолицая, обежала, ощупала меня ухватистым взглядом мелковатых глаз и поинтересовалась вкрадчивым, но и не совсем отпугивающим голосом:
- На что вам понадобился Федорович?
- А где он? - не отвечая на ее вопрос, спросил я.
- Вот я! - после некоторого замешательства с недоумением отозвался плотный, здоровый на вид мужчина в коричневой фуражке и в серых просторных брюках. - А ты, извини, кто будешь? - приподнялся он изза стола, когда я подошел ближе.
Я назвался.
- Эх-хе-хе... ошибся адресом! - Совершенно лысый, с отекшим лицом мужчина захихикал, сожмурился и облизнул толстые губы. - Не на ту пасеку попал.
В трех соснах заблудился.
Женщина, убирая со стола посуду, осведомилась:
- Вы к какому Федоровичу шли?
- К Илье Федоровичу Звонареву. Он тоже пасечник.
- А я Филипп Федорович! - объявил плотный мужчина. Он приблизился и фамильярно толкнул меня в бок. - Будем знакомы. Тут нашего брата видимо-невидимо! Кругом пасеки. Со всех краев понаперлись - не продохнешь. Ей-богу! - По тону его и манере говорить, широко разводя руками и свысока посматривая на собеседника, угадывался глава этой стоянки, авторитет непрекословный. Лысый за каждым его словом тряс головой и подхихикивал.
- Народишко нонче ушлый... падкий на мед! Как зверь, чует акацию.
Наверное, он был под хмельком. Филипп Федорович властным взором подавил смешок своего компаньона и выпрямился, оказавшись чуть ли не на голову выше меня ростом.
- Кто ж тебя направил сюда? Чья дурная башка?..
Случайным людям не годится верить, - упреждая ответ, молвил Филипп Федорович. - Обязательно обдурят. Так же, Егор Степаныч? - спросил он, очевидно, для потехи, чтобы лишний раз выказать свое превосходство над ним.
- Так... а то ж как! - с готовностью закивал лысый. - Нарочно обштопают и заикнуться не дадут. К чертям отправят!
- Тут, вишь ты, бывает, и себе не веришь, - пояснил Филипп Федорович. Да, бывает, - подумав, подтвердил он серьезно и, натягивая на загорелый лоб фуражку, зашагал к дороге. Шел он переваливаясь, небрежно засунув руки в карманы брюк.
Выйдя, полюбовался сбоку на ульи, взглянул на небо: в редких просветах вздрагивали звезды.
- Жалко! Ветер украл у нас дождик. Хмарит, хмарит, а наземь не хлынет. Дождик позарез нужен. Сухота! Пыль горло дерет.
Он начал объяснять, как лучше всего добраться до пасеки тестя. Выходило, мне опять нужно идти в поселок, оттуда - добираться до сорок восьмого лесного квадрата; там попадется столбик, от него свернуть влево, на просеку. Но столбик тот едва заметен среди бурьяна. Признаться, как я ни слушал Филиппа Федоровича, как ни старался следить за его энергичными жестами, все же^я слабо представлял себе дорогу: слишком много в ней было поворотов и замысловатых петель.
В конце концов я отчаялся и перестал вникать в объяснения, лишь для приличия кивал Филиппу Федоровичу, во всем положившись на собственную интуицию.
- Ну, подмазывай пятки и жми, - встряхнул мне руку Филипп Федорович. Привет отцу.
Тучи мало-помалу расходились, на небе горстьми зажигались звезды, но они были бессильны разогнать мрак.
С чувством неприкаянности двинулся я назад, выбрался из полосы рассеянного света в плотно обступившую меня черноту и тут услышал за спиною молодой, стыдливосострадальческий голос:
- Папа, подвезем его к поселку!
Я обернулся: у "Волги" стояла белокурая девушка, по виду - недавняя десятиклассница. Очевидно, до этого я не приметил ее потому, что она была в машине.
Из-за темного угла будки выдвинулся на свет худой старик, по-птичьи сощурился, повел сгорбленным носом:
- Нам самим бензина не хватит.
Девушка глянула на меня, гибко изогнулась и, впрыгнув на сиденье, крепко треснула дверцей.
- Тонька, замок сломаешь! - проворчал и тут же скрылся в тени старик.
Тогда женщина с ласковой предупредительностью подступила к Филиппу Федоровичу:
- Филя, блукать он будет. Заблудится человек. Довези его, а то Федорович рассерчает.
После длительной паузы, означавшей душевные колебания Филиппа Федоровича, настиг меня его окрик:
- Эй, гостек! Погоди. До утра будешь чапать, обувку собьешь.
"Жигули" у Филиппа Федоровича новые, с радиоприемником и холодильником. Мчались они птицей, едва касаясь земли и отвечая на каждое его желание! До чего послушная, чуткая машина! Филипп Федорович вел ее смело, играючи и почти не сбавлял газа на выемках.
Руки у него волосатые, цепкие. Как у всякого заядлого пасечника, кожа на них темно-восковая до глянца - от частых ужаливаний. Лицо тоже восковое, с бронзовыми пятнами на тугих щеках и с гладким блестящим лбом.
Крутя баранку, он свободно перебирал толстыми пальцами, словно играл на диковинном инструменте, и светлел, упоенный его музыкой. При этом он разводил локти и слегка подскакивал на сиденье, как бы тихонько приплясывая в такт звенящей в его душе музыки.
Филипп Федорович сощурил глаза и внимательно посмотрел на меня:
- В этом году я собирался кочевать с твоим тестем.
Да сорвалось. Он раньше пообещал Гордеичу. Может, на другой сезон вместе состыкуемся. Американцы с нами стыкуются, а мы что, хуже? Федорович заводной, мне он нравится. - Помолчал, глядя на дорогу, и пожаловался: Не повезло мне с лысым охламоном. Пьянь! Налижется, как зюзя, и ходит. Пчелы дурака зажалят. Они, вишь ты, свирепеют от резких запахов. Берегись!.. Вот другой компаньон, мой кум, - умница. Ни росинки в рот.
Кум сейчас дома.
- А кто этот старик?
- Гунько? Тоже пасечник. Приехал к нам по хитрому дельцу. Хочет разнюхать, где подороже медок сбыть.
Пройдоха еще тот!.. Трясется из-за дочки. Боится, как бы кто не увел из-под носа богатую невесту. Уведут! Хороший товар не залежится.
Через несколько минут мы уже были на пасеке. Тесть обрадовался моему появлению и при этом не забыл отблагодарить Филиппа Федоровича, узнав от него о моих злоключениях.
- Я вам не отказал, гляди, когда-нибудь и вы мне уважите.
- Уважим! Спасибо, Филипп Федорович.
Тем временем я познакомился с нашим компаньоном - Матвеичем. Его пасека - около сорока ульев - крайняя от яблоневого сада. Будка под туго натянутым брезентом уютно прижалась к деревьям; возле кустов приютилась "Победа", тоже обернутая брезентом, от нее проведен свет. На коньке будки, раздвигая лесной мрак, ослепительно сияет лампочка, так что ясно видны не только наши ульи, расставленные в пяти шагах от пасеки Матвеича, но и ульи третьего компаньона - Гордеича.
У него отгул: он уехал домой на своем "козле". Тесть мимоходом шепнул мне, что тут один он "безлошадный", поэтому волей-неволей ему приходится приноравливаться к Матвеичу и Гордеичу, к заведенному ими распорядку: по очереди они возят его домой, доставляют провизию, воду в флягах.
Матвеич выглядит солидно. Рост у него внушительный, такой же, как у Филиппа Федоровича, но в теле он рыхловат и в движениях до скупости медлителен. Он слегка прихрамывает на левую ногу и носком ее ботинка задевает бугорки, кочки либо спрятавшиеся в траве камни. Не будь этой особенности - цепляться за все, что попадется, постороннему глазу была бы незаметна хромота Матвеича. Носит он роговые очки. Сквозь них мерцают пытливые, мудрые и вместе с тем лукавые глаза неопределенного цвета: серые с прозеленью или синие.