Он поглядел на мои протезы, помялся пару секунд и, почесывая затылок, протянул:
— Рабочих рук хватает… Вот вторая печь бы не помешала, тогда бы, может быть, и люди понадобились… А так нет, прости… Будешь что-нибудь покупать?
— Нет, спасибо. — Я развернулась и вышла на улицу.
Сотня шагов вдоль тротуара привела меня к парикмахерской, увенчанной яркой розово-фиолетовой вывеской. Я толкнула дверь, и мне навстречу, резиново улыбаясь, тут же выплыла крашенная в блондинку немолодая полная женщина. Из-за её спины показалась вторая парикмахерша помоложе. Всё также фальшиво улыбаясь одними губами, старшая смерила меня взглядом и вопросила:
— Будете краситься или подровняем чёлку, юная особа?
— Вообще-то, мне нужна работа, — сказала я. — Вы не обращайте внимания на протезы – я хорошо с ними управляюсь.
Улыбка сползла с лица волосничей, она тут же повернулась в сторону своей коллеги и приглушённо пробормотала:
— Синтия, это же та разбойница, которая твоего малыша избила?
— Она самая. — Вторая переменилась в лице и, глядя исподлобья, грозно вопросила: — Ты же Волкова, падчерица Сантино? Ты знаешь, девочка, что мой сын теперь носит протез вместо нижней челюсти?
Я попыталась вспомнить, о ком речь, но не смогла, хоть и была уверена, что её сыночек попал под раздачу за дело. Я никогда не начинала драку первой.
— Он хороший, добрый мальчик, но его жизнь превратилась в ад, и всё это благодаря тебе! — Распаляясь, женщина тем временем стала надвигаться на меня. — Неужели ты думаешь, что тех крох, что мы получаем, хватит ему на хороший протез?!
— Я не понимаю, о ком речь, — смутилась я и начала отступать назад.
— Да неужели?! — Женщина упёрла руки в бока. — Так ты, значит, постоянно этим промышляешь, и уже не помнишь своих жертв?! Имя Винсент Лопес тебе о чём-нибудь говорит?
Лопес… Да, я вспомнила…
На дворе стояло начало тёплой зимы, если вообще можно было назвать зимой сотню дней, когда ночная температура опускается до пятнадцати по Цельсию. Темнело в это время года довольно быстро – по большей части из-за стоящих над регионом плотных туч.
Я вышла из гимназии после продлёнки – большинство детей уже давно были дома, а мне нужно было дождаться Марка, который обещал забрать меня после службы с прилегающей к учебному заведению улочки. Пересекая пустое футбольное поле по пути к выходу со школьного двора, я увидела группу ребят, которые что-то обсуждали и громко ржали на той стороне поля, возле турников. Стайку хулиганов возглавлял Винсент Лопес – задиристый паренёк из параллельного класса с очень крупным телосложением. Винсент не давал прохода более слабым одноклассникам, унижал и частенько бил их, поэтому его либо боялись, либо пресмыкались перед ним. Вот и сейчас вокруг него крутилась стая заискивающих шакалов.
У родителей Винсента была собака – охотничий доберман, которого Винсент периодически выгуливал, и теперь тот, помахивая хвостом, копошился в траве чуть в отдалении. Завидев меня, ребята перестали галдеть, а жирдяй Винсент свистом подозвал к себе собаку. Затем, очевидно, чтобы было слышно и мне, громко проквакал:
— А давайте-ка устроим охоту, а, ребят?
Компания одобрительно загугукала, а толстяк указал пальцем в мою сторону:
— Посмотрим, как калека будет улепётывать от Энцо! Спорим, что у неё нет шансов? Энцо, давай, мальчик! Взять её!
Собака сорвалась с места и кинулась в мою сторону. У меня были считанные секунды на то, чтобы среагировать – я сбросила рюкзак на траву и достала пенал, из которого посыпались ручки и карандаши. Дрожащим протезом сжала синюю ручку, поднялась, и в тот же момент подоспевшая собака совершила прыжок. Я успела лишь выставить перед собой металлический протез руки, а пёс вцепился в него и стал бешено дергать головой, так и норовя сорвать механизм с кости.
Ребята улюлюкали и орали, а меня вдруг охватило то самое ощущение – когда время замедляется, всё вокруг становится как будто неважным, теряет очертания. Остаётесь только вы двое – ты и он, и исход может быть только один – смертельный. Я холодно и расчётливо прицелилась, взяла размах и, вложив в удар все силы, вонзила сжатую в кулаке ручку собаке аккурат в спинку носа. Конец ручки с хрустом вышел из её нижней челюсти, прыснула кровь, доберман отпустил мой протез и, истошно завывая, принялся хаотично метаться и наматывать беспорядочные круги по полю. Сделав пяток кругов, животное упало, кувыркнулось пару раз в траве и затихло…
Пока я собирала канцелярские принадлежности и укладывала их в рюкзак, стояла гробовая тишина. Я ушла, провожаемая ошарашенными взглядами малолетних шакалов. Никто из них не последовал за мной, но мне нужна была справедливость. Через три дня я подкараулила Винсента на выходе из мужского туалета и предварительно выкраденной из спортзала полуторакилограммовой гантелей превратила его самодовольное толстое лицо в кровавую кашу. Пока я била его, перед моим взором стояла искажённая ужасом физиономия Гарри Маккейна…
Парикмахерши нависали надо мной и чего-то ждали, осуждающе сверля глазами.
— Знаете, — тихо произнесла я. — Я иногда жалею, что меня тогда оттащили, и я не успела добить вашего выродка.
— Да как ты смеешь, тварь?! Мой любимый сыночек! Ты поганая мразь, террористка! — Женщина налетела на меня, осыпая неумелыми ударами наотмашь, а я поспешила ретироваться и выскочила на улицу. Вслед мне неслись злобные проклятия и брань, но это ничуть не испортило мне настроения – наоборот, я чувствовала удовлетворение…
* * *
За день я обошла весь городок, побывав в страховой компании, на мойке машин, в гостинице, салоне связи, медицинском центре… Везде я получала отказ в той или иной форме. Наверное, всё дело было в протезах. Впрочем, было больше похоже на то, что моя слава далеко опережала меня, и никто не хотел брать на работу столь одиозного персонажа.
Перекусывая булкой, купленной в той самой пекарне, с которой я начала свои мытарства, я сидела теперь на краю фонтана на площади и ждала автобус. Тело гудело от долгой ходьбы, а звезда Мю Льва скрылась за белое двухэтажное здание мэрии, неумолимо склоняясь к закату. Мой позитивный настрой медленно таял, уступая место привычной уже мрачной пустоте. Позади раздавался заливистый ребячий хохот вперемежку с ритмичным скрипом, и я обернулась – в догорающее небо на качелях взмывали девочка и мальчик, оба лет десяти от роду. Вверх и вниз, вперёд и назад…
И вдруг ко мне со всей стальной беспощадной ясностью пришло осознание – я больше не ребёнок. Дети на качелях были по-настоящему счастливы – так, как могут быть счастливы только дети. Дома их ждут любящие мама и папа, горячий ужин и игрушки, а завтра они отправятся в школу и будут носиться по коридорам, строить друг другу рожицы и галдеть без перерыва. Никто не отберёт у них самое сокровенное, самое искреннее время жизни – детство.
Когда я была маленькой, я верила в доброту. Каждый Новый Год ассоциировался не с приближением конца, а с Дедом Морозом. День Рождения знаменовал собой яркий праздник, и каждый день я просыпалась в ожидании какого-то доброго чуда – будь то красивая птичка, севшая на подоконник, грибной дождь, а то и просто голубое небо над головой. Я защищала деревья от мальчишек-хулиганов, которые по ним лазали, норовя обломать ветви, а по приходу весны – бережно выпускала на волю выбравшихся из оконных рам сонных мух. Душа моя была чиста.
Но всё изменилось. Сложно сказать, в какой момент – с убийством ли мерзавца Маккейна, или с осознанием того, что все мои друзья погибли, а я не смогла этому помешать. Внутри меня на месте души зияла чёрная пустота, источавшая холод. Жизнь как будто превратилась в неинтересный уже фильм, который хотелось промотать до конца, поставить на полку и никогда больше о нём не вспоминать. А то и просто выключить на середине…
Прибыл дочиста вылизанный, сияющий сочной зеленью автобус, и я среди прочих пассажиров заняла место у окна. Рядом никто не садился, будто сторонясь искалеченной души и тела, а я меланхолично глядела в окно на облитые багрянцем заходящего солнца верхушки деревьев. Автобус тронулся, и за окном поползли низкие домики. Краем глаза заметив движение сбоку от себя, я обернулась. На соседнем месте уже сидела благовидная худощавая старушка в очках и с палочкой. В салоне было полно свободных мест, но ей зачем-то понадобилось сесть именно рядом со мной.
— Не возражаешь, внучка? — тихо поинтересовалась старушка, поправив седую шевелюру.
— Не возражаю, но и восторга не испытываю, — честно сказала я и отвернулась обратно к окну.
— Как тебя зовут?
— Лиза, — буркнула я.
Опять ко мне начинают лезть с расспросами? Оставьте уже меня все в покое…
— Я вижу, Лиза, тебе нелегко пришлось сегодня. Тяжёлый выдался день?