Вскоре впереди показались ворота служебного въезда на обширную территорию космопорта, возле которого уже стояли несколько машин – похоже, внутрь никого не пускали. Ворота были закрыты, и охраны видно не было, мороз загнал караульных внутрь небольшого КПП у ворот. Так и оказалось – при нашем приближении из будки вышел человек в летней форме – одна куртка была надета поверх другой, – замахал руками и, ёжась от холода, направился к автобусу. Родион остановил машину и, не глуша мотор, выбрался наружу. Он что-то объяснял охраннику, указывая рукой то в сторону ворот, то на автобус. Спустя пару минут он вернулся, тяжело приземлился в водительское кресло, обернулся к Марии Семёновне и пробормотал:
— Хрена с два. Не пускают никого до особого распоряжения. Сказали – если мы не хотим ждать, можем попытать счастья в главном терминале. Очень смешная шутка, я оценил…
— Родион Павлович, я уже ног не чувствую, — простонала учительница. — Может, нам и правда стоит поехать к главному входу?
— Маша, ты посмотри во-о-он туда, — он ткнул пальцем вперед, за ограду. — Никто не садится на полосу и не взлетает с неё. Видишь хоть один самолёт у терминала? Я тоже не вижу – все уже улетели. А космолёты – видишь? Они тоже улетают. И когда они улетят, мы с тобой, Мария Семёновна, останемся здесь замерзать. — Родион постучал по дисплею наружного термометра. — Минус сорок четыре… Меня такой исход совершенно не устраивает. А тебя, Маша? Тоже нет? То-то же. Давай-ка, цепляйся покрепче. Ждать не будем – будем действовать. Дети, держитесь, мы идем на таран!
Родион сдал назад, переключил передачу и ударил по газам. Меня вжало в сиденье, и я инстинктивно зажмурилась. Сквозь рёв двигателя раздался звонкий удар о металл, хлопнула разбившаяся фара, автобус ощутимо тряхнуло, и через секунду громоздкая машина мчалась по территории лётного поля, набирая скорость и разметая в разные стороны снежные наносы. Я посмотрела назад и увидела остальные автомобили. Стоявшие до этого возле ворот, они ринулись следом за нами – водители не преминули воспользоваться открывшейся дорогой, а охранники выбежали из КПП, прыгали и размахивали руками. На них уже никто не обращал внимания – все сосредоточились на собственном спасении…
Впереди уже почти ничего не было видно – даже здание терминала было скрыто плотной снежной завесой. Автобус натужно ревел двигателем, зарываясь в снег, и в какой-то момент мы полностью остановились. Родион чертыхнулся и попытался сдать назад. Машина не сдвинулась с места, колёса буксовали, а двигатель молотил вхолостую.
— Хорошо сидим! — задорно крикнул Родион Павлович. — Не думал я, что когда-нибудь посажу эту птицу на брюхо!
— М-может, т-толкнём? — дрожащими от холода губами предложил один из мальчишек спереди.
— Куда толкнём, малой? — воскликнул Родион, всплеснув руками. — Тут вон снега уже по бампер! Можем попробовать дойти, визуально так до площадки метров триста… Но, чёрт подери, отсюда уже ничего не видно, и если идти – то только наощупь, да по сугробам… Ну, ребятки, совершим марш-бросок по снежку?
Молчание было ему ответом. Родион крякнул, снял потёртый пиджак и накинул его на плечи Марии Семёновне, оставшись в клетчатой рубашке. Нажал кнопку открытия дверей. Схваченный изморозью механизм со скрипом поддался, впуская внутрь обжигающий ветер и казавшийся совсем близким басовитый рокот ракетных двигателей.
Шофёр спрыгнул в снег, погрузившись по колено, и принялся помогать выходящим школьникам. Я выбралась предпоследней, за мной в мороз выпрыгнул Рупи. От холодного пронзающего насквозь ветра мои руки и ноги почти моментально отнялись, а Родион прокричал:
— Ребята, давайте на звук, я сразу за вами!
Как во сне, я пробиралась через сугробы, держа Руперта за руку. Кажется, тело отключило восприятие окружающей действительности, и из внешних раздражителей остались только этот мерный гул и холодная ладонь друга – ледяная, как всё вокруг. Руки и ноги двигались сами собой, в лицо бил снег, намерзая ледяными катышками на ресницах, и не осталось ничего – только тупое и упрямое желание дойти куда-нибудь. Идти вперёд, двигаться, пока есть силы, сбежать, улететь, выбраться в тепло – куда угодно из этого сковывающего мороза. В бушующей снежной пурге тёмные силуэты идущих впереди одноклассников один за другим таяли, словно сахар в воде.
Гул усиливался и приближался. Белые жгучие вихри клубились вокруг, но я продолжала упорно идти вперёд. Внезапно снежную пелену осветила вспышка, что-то затрещало почти над самым ухом. Глотком свежего воздуха меня обдала волна жара, окутала махровым тёплым пледом, и я разжала ладонь. Источник оглушающего треска начал перемещаться куда-то вверх, тепло стремительно улетучивалось, уступая место колючим стальным иглам, а интенсивность звука спадала. Отдаляясь, треск превратился в гул, и, стихая, постепенно исчез, растворился в вое метели…
Отчаянно щуря вымерзшие глаза, я оглянулась по сторонам. Никого и ничего не было видно – Руперт тоже исчез, и остался лишь вой метели. Я была один на один с безжалостным ледяным ветром. Тут же заявило о себе онемевшее от холода тело, промерзая всё глубже, до самых внутренних органов. В голове вертелся круговорот обрывочных мыслей:
«Последний корабль улетел… Как же там Рупи без своего свитера… Где сейчас мама с папой… Я потерялась в пурге… Меня не найдут… Я тут замёрзну… Насмерть…»
Нечеловеческим усилием я взяла себя в руки и продолжила прорываться через сугробы в ту сторону, откуда только что с треском взлетел пассажирский звездолёт. Снега стало ощутимо меньше – видимо, я стояла на самой стартовой площадке, а наносы разметало при взлёте. Где-то впереди был терминал воздушной гавани – я не видела его, но чувствовала, что он там.
Я пересекла площадку и, преодолев ещё добрую сотню метров сугробов, упёрлась в закрытые грузовые ворота. Выдающийся вперёд второй этаж терминала, поддерживаемый квадратными колоннами, нависал надо мной тенью, и мне показалось, что здесь не так уж много снега. Измотанная ветром, я уже слишком устала, чтобы двигаться. Сил почти не было, поэтому я села, забилась в самый уголок, и обхватила колени руками. На щеках намерзали ледяные дорожки от слёз – кажется, это конец…
Время застыло, я неумолимо погружалась в сон, и холодно уже не было. На самой границе сновидения что-то произошло – я внезапно почувствовала прикосновение. Подняв голову, с трудом разлепила глаза и узрела тёмный размытый силуэт. Раздался скрежещущий голос, будто острый бумажный лист резал кожу:
— Не смей мне тут засыпать! Вставай, быстро! А ну подъём! Ох, совсем уже расслабилась, я смотрю. Ну-ка…
Невидимая сила подняла меня вверх. Я не сопротивлялась – всё происходящее казалось мне страшным сном. Дом, школа, автобус, знакомые лица – этого всего на самом деле не было, всё это мне приснилось, и сейчас сон закончится. Мой последний сон.
Я плыла в белом снежном пространстве, а тело легонько покалывали триллионы крошечных иголок – одновременно и абсолютно везде. Неожиданно снег исчез, и почти сразу сквозь закрытые веки в глаза ударил обжигающий свет. Спустя какие-то мгновения я лежала на твёрдой поверхности. Сквозь покалывание в конечностях подступала боль. Сначала медленная и робкая, она постепенно и неумолимо усиливалась, иголки погружались в тело всё глубже и всё чаще.
Тем временем странно искажённый голос по-стариковски хлопотал:
— Ох, дорогая моя, как же я раньше-то тебя не заметил… Вот же древняя железяка… Послушай-ка сюда… Слышишь? Я тебе сделаю укольчик, и больно совсем не будет, но иного выхода нет – мне придётся удалить отмирающие ткани… Надюша, заводи стартовые, мы уходим отсюда!
Сразу отовсюду раздался женский механический голос:
— Есть зажигание. Включаю подъёмные двигатели. Температура за бортом: минус шестьдесят три градуса по Цельсию. Прогноз на дальнейшее снижение. Влажность воздуха: девяносто пять процентов.
Что-то хлопнуло, и помещение наполнилось нарастающим гулом. Вместе с болью в теле ко мне постепенно возвращалось сознание, и я открыла глаза. Тёмная нечеловеческая фигура возвышалась надо мной, заслоняя свет, и я пробормотала:
— Отмирающие ткани… Какие ещё ткани?
— Как тебя зовут, девочка? — скрежетнул голос.
— Лиза… Где я? Что происходит? Кто вы?
— Я – дядя Ваня, а это наш с тобой корабль. И сейчас мы покидаем эту несчастную планету. — Из модулятора словно бы раздался тяжёлый вздох. — Боюсь тебя огорчить, дочка, но тебе придётся попрощаться с ладошками и ступнями. У меня тут нет возможности их спасти, а к тому времени, как мы доберёмся до ближайшей больницы, ты погибнешь от некроза тканей. Но ты не переживай, мы обязательно что-нибудь придумаем!