Мохов нашел и снял магнето с правого мотора, который отвалился при пожаре от центроплана и лежал в стороне. Патарушин уже вычертил в блокноте принципиальную схему искровой радиостанции и теперь колдовал с проводками. Я доложил о найденных продуктах, и мое предложение растянуть их на десять дней было принято, правда, без особого энтузиазма. Горючим мы были обеспечены: триста литров в бочке и около семисот в банках правого крыла. Из баков левого крыла все вытекло и сгорело.
Механики сконструировали из листов дюраля и алюминиевых трубок гидросистемы самолета бензиновую печь для обогрева палатки. Настроение явно поднималось, и если восемь часов назад все молчали о причине пожара, то сейчас стали расспрашивать дежурных, что же произошло, и даже посыпались шутки по поводу истерзанного вида второго механика и спасителя киноаппарата.
Вася долго отмалчивался, а потом прямо заявил:
— Братцы, я виноват! Казните меня самой лютой смертью! Недосмотрел, растяпа! Чехол подвел...
— Ну, Васек, хоть ты и не очень упитан, но придется тебя скушать за твою вину! — ущипнув его за почерневшую от копоти щеку и делая свирепые глаза, перебил его второй пилот.
— Ладно, можете даже закоптить мои окорока, но, братцы, прошу, выслушайте меня. Четвертую экспедицию я накрываю аварийную силовую установку специальным чехлом. Отработаешь на связи 15—20 минут и, чтобы не разогревать потом мотор, накрываешь его теплым чехлом. При следующем сеансе связи через сорок минут можно сразу начинать передачу. Так и сегодня. Герман отстучал свою морзянку, и мы ушли с ним в кабину пилотов, чтобы подремать до следующей связи в мягких креслах. Во сне чувствую, что задыхаюсь. Открыл глаза — все в дыму, растолкал Германа, и мы бросились через салон к выходу. Вся грузовая кабина была в огне. Проскочив через пламя к открытой двери, схватил огнетушитель, а Герман — брезент, стали сбивать пламя. Но ничего не помогало. Тогда мы выскочили на лед и стали кричать, будя вас. Очаг огня создал чехол. Где-то прорвалась асбестовая прокладка, и он загорелся, очевидно, от раскаленной выхлопной трубы аварийного мотора. Судите! Знаю, оправданий нет!
Наступила тягостная тишина. Слышно было лишь, как гудело пламя газового баллона и тонко пел ветер в растяжках палатки.
— Почему ты так уверен, что загорелся чехол? Могло быть и короткое замыкание в цепи?! — нарушил молчание Черевичный.
— Перед уходом в пилотскую я выключил аккумуляторы,— твердо ответил Василий,— сеть была обесточена. Это я, я обрек вас на голодную смерть! — не сдерживаясь, вдруг закричал Василий и выскочил наружу.
— Ну вот, кажется, уже у одного нервы не выдержали. Первый акт трагедии начался! — пряча ноги в спальный мешок, с усмешкой сказал кинооператор.
— Не так ты его понял, Марк. Он переживает за нас, а вовсе не за себя!
Никто мне не ответил.
Я вышел из палатки. У мотора возились Патарушин и Мо-хов. Василий был с ними. Они мирно переговаривались; их слова часто прерывались смехом, видно, они рассказывали что-то веселое Василию, но тот молча копался в моторе. Я подошел к горящему баллону, сбросил меховые рукавицы и стал греть руки, обдумывая, как выйти из создавшегося положения. Подошел Черевичный и тоже протянул руки к огню. J
— Вот бы его пристроить в палатке. Все бы согрелись.
— Рискованно. Снежную йглу придется строить.
— Иван, а может быть, пока есть силы, действительно построить йглу? Теплее и надежнее будет отсиживаться в ожидании самолета. Да и безопаснее в отношении медведей.
— Медведь для нас — это жизнь. 300 килограммов мяса) А вот как его взять, не упустить, когда придет? От карабина только ствол остался.
— Есть топор, пешня и десять едоков. Возьмем, лишь бы появился.
— Кстати о едоках. Не пора ли подзаправиться? Ведь последний раз ели часов восемнадцать назад!
— Давно пора. Ждали твоей команды.
— Почему моей? Ты же назначен комендантом!
— Даю добро. По сто граммов поджаренного хлеба, банку мясных консервов на двоих и по 25 граммов шоколада.
— Ты щедр. От таких роскошных харчей и талию потеряешь.
— Это на первые три дня. Попривыкнем, будем уменьшать рацион. Физической нагрузки никакой! Потребность в калориях малая. Лежи и трави анекдоты.
— А холод?
— К утру будет готова печка. Горючего много.
— Тише! Слушай, гудит...— перебил меня Черевичный.
Я прислушался. Слышно было, как шелестели кристаллы снега, выпадающие из морозного марева, как монотонно гудело пламя баллона. Но в этот шум откуда-то издали вливался тихий рокот моторов.