Анаис хотела только немного подремать, но очнулась только поздним вечером, когда стемнело. Город был тих; не верилось ни в войну, ни в горе. И, как в другой жизни - семь ли, десять лет назад? - леденцово блестел на лужах тонкий ледок, земля от инея казалась седой. Небо опустилось ниже и побледнело, и даже в сумерках не казалось больше бездонным - не пропасть, а стеклянная крышка.
- Только фейерверков не хватает, - пробормотала Анис, погуще наматывая шаль на шею. Крупные пушистые снежинки летели словно из ниоткуда - вразнобой, по одиночке. Ветер, морозный и сладкий, пробирался под одежду, понукая идти быстрее. - И ярмарки. Как же я соскучилась...
Шаги за спиной она услышала, когда подходила к дому - оставалось только за поворот шмыгнуть и по улице пройти. И, как прежде - ещё не сброшенную бомбу, почувствовала нутром порох и дурную злость.
- Эй, ты! Ты, беленькая, поди сюда!
В первое мгновение Анаис больше всего испугалась не чужого пьяного солдата, а того, что она позовёт на помощь - и что откликнется не человек, а пожар. Грудную клетку изнутри обожгло, снежинки на плечах свернулись каплями.
- Эй, беленькая, отдай платок!
Грубые пальцы рванули шерстяное кружево - старое, ещё материно, памятное, тёплое, дорогое. Воздух застрял в горле. Как, когда чужак успел догнать? Почему ноги не двигались?
"Почему он заметил меня?"
Анаис считала себя сильной, но от тощего, озлобленного человека даже заслониться толком не смогла. И, кажется, в какой-то момент закричала - то ли когда воротник затрещал, то ли когда нога подвернулась. Молотила кулаками наугад, заехала в челюсть лбом - и схлопотала оплеуху. А потом чужак вдруг обмяк - и кулём повалился на землю.
- Ты в порядке?
Она вздрогнула, не сразу узнав голос брата, потом кивнула дёрганно и кое-как поднялась на ноги.
- Да, он только ворот порвал... - начала было и вдруг осеклась.
Дени был без куртки, в одной рубашке - видимо, выскочил на улицу второпях. А в правой руке он сжимал топорик для щепок, маленький, но тяжёлый. Кровь капала на землю, дымная, тёмная, оставляя лунки в серебристой изморози; всё явственней ощущался тяжёлый металлический запах. А на плечах у мёртвого чужака виднелись знаки отличия - незнакомые, но у простых солдат таких не водилось.
Вот тут-то Анаис испугалась по-настоящему.
Где-то хлопнули ставни - не в её доме.
- Кто-то видел, - произнесла она, леденея. Дени пожал плечами и отёр топорик об одежду умершего:
- Да двое смотрели. Непонятно, почему только смотрели, а не вышли на помощь... Эй, Анаис, ты чего?
- Ничего. Слушай, его, наверно, убрать надо...
- А толку? - очень по-взрослому вздохнул Дени - маленький для своих четырнадцати лет, щуплый, но так похожий на отца. - Знаешь, ты иди домой, а я тут разберусь. Не хватало тебя вмешивать. Иди, иди, я скоро тоже подойду, обещаю. Ну?
И Анаис впервые безропотно послушалась младшего брата.
Дени вернулся спустя час. К тому времени о беде знала не только бабка Мелош, но и циркачи. Подвергать их опасности, оставляя в доме убийцы, было совестно, а выставить, ни слова не сказав - невозможно.
- Когда узнают - расстреляют, - невесело подытожил Франк, одной рукой обнимая жену, бледную и сосредоточенную, и дёрнул себя за ус. - Или повесят. Уж на это я нагляделся. Говоришь, вас видели?
- Соседи, - буркнул Дени и отхлебнул травяного чая. Зубы звякнули о край кружки. - Свои. Может, промолчат.
- Не промолчат, - качнул головой Франк. - Люди... Они, когда боятся, совсем другие. А сейчас все боятся.
- Так свои же...
- Да прав он. Бежать надо, - бросила старуха Мелош, как выругалась. Между бровями у неё залегло столько тревожных морщин, словно там почти всё лицо собралось. - Не навсегда. Как они уйдут, так и вернёшься.
- Не навсегда! - присвистнул Дени. - Война же. Может, своих догнать, в армию записаться?
- Да кто тебя такого дурня маленького возьмёт?
- Что, как вешать - взрослый, а как воевать - маленький?
- Хоть бы и так!
Анаис следила за их перепалкой, точно с другого берега реки. На каждом вдохе под рёбрами словно костёр разгорался, сильнее и сильнее.
"Если я только позову..."
- Госпожа аптекарь?
Она вздрогнула: интонации Франка были точь-в-точь как у пастыря тогда, на ярмарке - плутовские.
- Чего?
- Денег расплатиться за лечение у меня кот наплакал, скажу прямо, - произнёс циркач, и Дени с Мелош сразу прекратили переругиваться. - Но есть кое-что получше, - он переглянулся с женой, и та кивнула. - Дорожные бумаги на сына. Ему было тринадцать, и он в меня пошёл, тёмненький. Но у нас краска есть.
Брат помолчал всего несколько секунд, а затем посмотрел циркачу прямо в глаза:
- Как звали вашего сына?
- Франк Макди, - ответил тот быстро, и голос его дрогнул. - ...Второй.
- Привыкну, - коротко кивнул Дени.
Собирались заполошно. Госпожа Макди едва могла ходить, и потому первой перебралась в повозку. Лишнюю одежду решили не брать, чтобы не наводить на след, если армейские всё же догонят циркачей и станут обыскивать. Анаис позволила себе единственную слабость - отдала Франку два последних письма от Танета.
- Там адрес на обороте, - шепнула она, благодарно обнимая циркача на прощание. - Брат вам поможет, вы только доберитесь к нему. И... мне говорили, что на севере безопасно. На человечий век хватит.
- Значит, поедем на север, - улыбнулся Франк Макди. - Спасибо. Мы с женой вас никогда не забудем. Надеюсь, после войны свидимся.
- Дени берегите, - только и смогла сказать она.
- Как родного сына.
Цирковая повозка покатилась под гору, и вскоре скрип колёс затих вдали. А с неба посыпался снег, всё гуще, сильнее, и к утру город выбелило от канав до шпилей. За Дени и правда пришли - через четыре дня, вечером. Анаис безропотно позволила обыскать дом, промолчала, когда какой-то бородач нагрубил старухе Мелош, даже на все вопросы ответила честно. Но когда высокий белоглазый командир начал совестить её и уговаривать выдать убийцу офицера, она не выдержала - встала резко, выпрямила спину до боли.
- Только попробуйте, - прошипела Анаис, сама не узнавая свой голос. - Только попробуйте сказать, что мой брат поступил неправильно. Только попробуйте сказать, что это я сама виновата. Ну?
Ей на плечи опустилась страшная тяжесть, точно легли на них две раскалённые каменные ладони. Белоглазый командир недоверчиво моргнул раз, другой - и вдруг начал хватать ртом воздух, как рыба. Так продолжалось с минуту, а потом командир развернулся резко и, пошатываясь, вышел из дома, жестом созывая своих. Потом говорили, что за неделю он поседел, как старик, но проверить это было нельзя: на людях белоглазый больше не показывался.
С соседями Анаис отныне не заговаривала. И хотела - но не могла, язык делался непослушным, и губы немели. Даже когда линия фронта откатилась обратно, и чужаки оставили город, и страх ушёл, завеса недоверия и вины осталась. Наверное, именно она и притянула беду - в разгар зимы, когда случилась нежданная оттепель.
Первым заболел главный врач.
Симптомы очень напоминали недуг, который поразил жену циркача - слегка отёкшее горло, ломота в костях и мышцах, жар и бред. Старик утянул за собой всю семью, а на исходе месяца в редком доме обошлось без больных. Кто-то выздоравливал - сильные, крепкие, те, кто не имел недостатка в пище... Но много ли таких найдётся в городе, который дважды захлёстывала война?