Это сводило с ума.
Анаис сама не поняла, как сделалась в госпитале главной - то ли потому, что хворь её не брала, то ли потому, что старше и опытней никого не осталось. Бабка Мелош к тому времени уже неделю не поднималась с постели, но пребывала в здравом рассудке, ещё и ворчать умудрялась. Другим старикам приходилось ещё тяжелее. Самые слабые, они уходили первыми, даже раньше детей, и не помогали ни доктора, ни лекарства. Впрочем, люди в больницу за помощью вскоре обращаться перестали - и не потому, что им отказывали, а потому, что бесполезно.
Примерно тогда и выяснилось, что город держится не на армии, не мэре и не судье, даже не на пекаре, а на могильщике - или, может быть, мёртвых в какой-то момент стало слишком много.
- Четверо, - пробормотала Анаис, выходя из палаты. Те, кто там ещё оставался, кажется, не особенно-то и стеснялся холодных соседей. - Что же делать?
Шатаясь, она спустилась на первый этаж. Госпиталь точно опустел - навстречу ей не попалось ни одного врача, ни даже медицинской сестры. На пороге курил человек в мундире, накинутом на одно плечо.
- Простите, - позвала Анаис. Зрение помутилось от бликов. - Вы мне не поможете? Нужно отнести мёртвых на кладбище... Тут рядом.
Человек повернул голову; на солнце волосы отсверкнули рыже-красным.
- Ну, я-то причём тут? Сама и тащи, - и он плюнул на брусчатку.
Анаис размахнулась и залепила ему пощёчину. Рыжий расхохотался, потом закашлялся и умолк, но с места так и не двинулся.
"Я... сама?"
Остальное слилось в дурную муть. Чужие двери - сплошь запертые; просьбы и сбитые о дерево кулаки... Некоторые дома были открыты. В один такой она даже зайти не смогла - в нос ударил запах гниения. Анаис сама не поняла, как оказалась перед порогом Хайма, забарабанила по дверному косяку:
- Открой, пожалуйста! Это я, - и сползла на мокрые ступени.
- Анаис?
Южанин откликнулся почти сразу, но не вышел, а выглянул через приоткрытую щель - похудевший, с запавшими глазами и словно бы постаревший.
"Теперь-то всё будет хорошо. Он поймёт".
- Хайм, - губы дрогнули в улыбке. - Помоги мне, Хайм. Там люди... умерли. Надо похоронить. Хотя бы до кладбища...
Замок щёлкнул оглушительно, как выстрел над ухом. Ответ из-за дерева прозвучал невнятно.
- Если ты за этим - уходи. Как передумаешь - возвращайся, уедем отсюда.
"А как же бабушка Мелош?" - хотела спросить Анаис, но не смогла. Зато сумела встать - и сначала пошла, быстрее и быстрее, затем побежала, точно огонь, полыхающий в груди, разлился по венам и наполнил ослабевшее тело жизнью. Запнулась о камень, распласталась на брусчатке, снова поднялась.
"Не осталось никого, - стучало в висках. - Теперь ты одна".
Горечь бессилия поднималась изнутри, как волна, как война, захлёстывала с головой.
- Да пропади оно пропадом, - всхлипнула Анаис, приваливаясь плечом к фонарному столбу - на площади, где тысячу лет назад шумела ярмарка, и взмывали ракеты фейерверков к ночному небу, и девочка продавала красные яблоки, разложенные на перевёрнутом ящике.
Она вдохнула полной грудью - и за смрадом города ощутила вдруг запах дыма. Терпкого и горького, как от палёной шерсти, сладкого, как от сосновой щепки.
- Пастырь, - прошептала Анаис, невидяще распахнув глаза навстречу мглистому небу. - Пастырь дымов и огней, приходи со всеми своими стадами...
"...за отца и мать..."
- Пастырь...
"...за всех, кому отказали в приюте..."
- Приходи...
"...за брата моего, отнятого, за всех братьев потерянных..."
- Приходи, - выговорила она едва. Горечь скопилась на кончике языка, готовая сорваться одной просьбой. Но жар был сильнее; тот жар, который заставил Анаис когда-то протянуть руку - и схватиться за полу плаща; который не позволил ожесточиться, дал силы жить - всегда. - Приходи, пастырь. Помоги мне похоронить мёртвых - больше некому.
Она сказала - и ей стало легко. Потому что правильно; потому что сумела всё-таки позвать его не для себя. И край неба занялся багрянцем, словно все бомбы, миновавшие город, разорвались в один момент. А от горизонта поднялась чудовищная, призрачная фигура - такая знакомая, до боли знакомая.
Анаис закрыла глаза.
И потому она не видела, как со всех концов города занялись пожары - трескучие, похожие на фейерверки; как складывались крыши с хрустом, как ломались балки; как пламя затопило город - от шпилей и до канав, до последней улочки. Но почувствовала, когда загорелось её платье, а ботинки стали расползаться лоскутами.
Наконец стало тихо.
- Посмотри на меня, Анаис, - ласково попросил пастырь.
...Он нисколько не изменился - высокий, выше на голову любой толпы; через плечо перекинута куцая косица, волосы тёмные с сединой; рубашка красно-оранжевая, того же цвета, что кромка свечного пламени, штаны заправлены в сапоги, расшитые серебром. Только пальто своё пастырь теперь держал в руках - и, лишь когда Анаис шевельнулась, накинул его ей на плечи.
Странная ткань, текучая, как пепел, лёгкая и мягкая, облекла тело, как платье, сшитое точно по мерке.
- Пойдём со мной, зелёная госпожа, - улыбнулся пастырь, помогая ей подняться и увлекая за собой. - Здесь нам больше нечего делать.
Анаис хотела спросить, почему он так назвал её, а затем обернулась - и увидела лишь огромное поле, засеянное пеплом. И там, где она ступала босыми ногами, появлялись ростки - тимьян и клевер, как тогда, на пожарище. Ростки вытягивались, сплетались ковром, только вот цветов не было.
Но она знала: цветы будут. Всему своё время.
- Пастырь?
- Да, любовь моя.
- Что ты видишь? Я смотрю, а перед глазами всё расплывается...
- От слёз всегда так, моя госпожа. Плачь, это добрые слёзы... Я вижу людей, и те, кто сильнее, помогают немощным. Вон южанин несёт старуху на плечах; а там солдат ведёт детей за руки, пока их мать показывает дорогу.
- Они живы?
- Да, любовь моя. Все живы.
- Они... смотрят на нас?
- Да, госпожа моя, - пастырь склонился к ней и впервые поцеловал её - не в щеку, как сестру, а в губы. - А ты не смотри. Наша дорога ведёт дальше.
Когда Анаис дошла до края поля, то не было уже пепелища - только цветущий луг. Старуха Мелош, стоя на краю, опиралась на локоть Хайма и щурилась; ей казалось, что в дрожании воздуха проступает что-то... кто-то...
Город отстроили.
Ещё не закончилась война, а он вырос на месте старого пожарища. Из прежних жителей вернулись немногие, хотя мэром стал человек местный, южанин по крови. И, говорят, именно он велел построить фонтан с красивой статуей девы, вроде бы похожей на погибшую возлюбленную.
Иногда в город приезжает бродячий цирк, и его хозяин подолгу сидит у этого фонтана, разговаривая с кем-то. Некоторые видели рядом с ним девушку, другие - девочку лет пятнадцати, третьи - молодую женщину.
Люди сходились в одном: она всегда улыбалась.