Мурман — край геологов и строителей. Ведь есть же люди, которые дороже всех жизненных благ и удобств ценят неповторимую возможность заложить первый камень, первыми поставить свою ногу на тропу к будущим медным или алмазным копям, к будущим городам.
Окидывая взглядом воды дикой реки с трудным названием, они воочию видят между ее валунами бетонные опоры будущих гидростанций. Они переживают минуты высокой и молчаливой гордости.
Я даже не знаю, надо ли считать стремление в неизведанное свойством одних только романтических натур? Да и что такое романтические натуры? Были ли романтиками пограничники, которые ругали летом болота, зимой — бураны, но после службы оставались все-таки в Заполярье, так и не возвращаясь ни на Украину, ни в уютные городки Подмосковья? Как объяснить самочувствие зябкого болезненного грузина, служившего объектом многолетних подтруниваний, который, узнав о переводе в Ташкент, сник, расстроился и уныло твердил друзьям, что, без сомнения, пропадет там с тоски.
По мере того как последние километры мурманской земли оставались позади, а поезд неумолимо несся вперед, я все с большей отчетливостью сознавала, каким драгоценным подарком было это путешествие.
Я не могу сказать тебе, старый Мурман, полуостров сокровищ, «прощай!». У меня просто не хватает на это духу. Я говорю «до свидания», хотя и не знаю, когда мы снова встретимся.
Прошла ночь, и поезд уже шел по Карелии. Исчезли тундры и растаяли сопки. Редколесья превратились в настоящие, привычные глазу леса, словно миру вернули прежние пропорции. Хотя снег оставался глубоким и нетронутым, это был другой край. По-своему не менее прекрасный, но совсем, совсем иной!
Я смотрела на него из окна вагона с любопытством. Ведь где-то здесь, в лесах Северной Карелии, жили и пели древние калевальцы, когда:
Возле одного из бесчисленных озер, может быть, даже на берегу Унд-озера — озера прекрасных сновидений, откуда пошел и мой собственный род,
И мне очень захотелось разыскать этот камень и тоже постоять возле него.
Но это уже была бы совсем другая история.