— Теперь можно и на заставу, — усмехнулся он, поравнявшись с сержантом. — Как раз к ужину поспеем.
— Значит, надо шире шаг, — пошутил Хисамутдинов.
— Пожалуй.
На следующий день с самого утра старшина и сержант, как ни в чем не бывало, выполняли свои обычные обязанности.
С границы, с того участка, который накануне посетили Цыпленков и Хисамутдинов, сообщили, что там вновь обнаружены следы кабана.
Начальник заставы послал туда старшину Цыпленкова. Возвратившись часа через два, удовлетворенный и радостный, встретив во дворе Хисамутдинова, он сказал:.
— Клюкнуло, сожрал кукурузу. Теперь готовься!
— Мы всегда готов, — обнажив ровные, крепкие, словно выточенные из слоновой кости зубы, заверил Шакир, — автомат блестит, патрон есть, все есть! Когда выходить приказываешь?
Цыпленков посмотрел на небо, подумал:
— Да так, через часок надо бы.
Еще засветло оба были далеко от заставы. Уже вблизи полянки заметили оставленные ночным посетителем следы. Они были не глубоки, но четки.
— Ближе не подходи, — предупредил Цыпленков. — Будем двигаться параллельно. У кабана, знаешь, какое обоняние: почувствует запах человека, только его и видели.
Дойдя до полянки, Цыпленков вновь остановил Хисамутдинова.
— Видишь? — показал он вперед.
В центре полянки, где вчера вечером была рассыпана кукуруза, виднелся взломанный, вытоптанный острыми копытцами снег. Кое-где снег был взрыт.
— Носом ковырял, — заключил Хисамутдинов. — Думал, кукуруза под снегом растет. И напрасно. Ничего не нашел.
Цыпленков усмехнулся.
— Губа не дура, — сказал он. — Понравилось. Должен и сегодня придти полакомиться. — После минутного молчания добавил: — Ну, нам пора. Заляжем вон там, — указал он влево. — Если кабан придет старой дорогой, ветер будет дуть от него на нас.
Старшина наломал сучьев, уложил их неширокой дорожкой и лег на эту своеобразную подстилку. Тоже самое сделал и Хисамутдинов. Посовещавшись, пограничники поделили радиус осмотра и обстрела. Хисамутдинову досталась левая сторона полянки, Цыпленкову— правая.
С наступлением темноты мороз, как и накануне, крепчал. Иссиня-темное, неприветливое небо усыпали дрожащие, словно отражавшиеся в воде, звезды. Неторопливо выплыла луна. Как и вчера, ее окружал лучистый венчик тусклого сияния.
Прикинув все это в уме, Цыпленков с неприязнью подумал:
«Заморозит, чертов кабан. Холодище вон какой. Долго, пожалуй, не улежишь».
Трудно сказать, сколько прошло времени в напряженном ожидании. Не спасали ни меховой полушубок, ни валенки.
«Да придет ли он, наконец?» — с досадой подумал Цыпленков. Николай чувствовал, что если зверь сейчас не появится — он не выдержит.
С той стороны, откуда и ожидали кабана, вдруг раздалось недовольное пофыркивание. Звуки слышались довольно ясно, но не приближались. Цыпленков догадался, что зверь чем-то обеспокоен.
В томительном ожидании прошли минута-другая. Пофыркивание прекратилось. Но вот еле приметно дрогнул один кустик, потом еще раз сильнее. Однако кабан не торопился, опять недовольно фыркнул.
Между тем осторожный зверь все-таки обманулся. Не поддавшись первым тревожным сигналам, которые уловило его обоняние, он успокоился и решительно вышел из кустарников на полянку, туда, где в прошлый раз лежала разваренная кукуруза. Сначала показалась неуклюжая вытянутая голова, потом, похожая на толстое полено, туша. Цыпленков моментально оценил достоинства появившегося экземпляра. Это была самка — средней величины, пуда на два с половиной-три.
Кабан находился в секторе обстрела, который достался старшине. Медлить больше нельзя. Николай нажал спусковой крючок. Эхо подхватило звук выстрела и разнесло его далеко вокруг.
Зверь осел на задние ноги. Хисамутдинов не выдержал и бросился было к нему.
— Куда? Назад! — закричал Цыпленков.
Кабан мог быть ранен, а Николай хорошо знал, как опасен и вероломен раненый кабан.
Раздувая ноздри и громко сопя, кабан задвигал челюстями, подтачивая клыки. Издав короткий рев, он неожиданно поднялся и стремительно ринулся в заросли.
— Промазал, растяпа! — вслух обругал себя Николай. — И как это я мог промахнуться?
Подошел Хисамутдинов.
— Зачем ругаешься, старшина? — невозмутимо спросил он. — Нет, старшина, не промазал, — спокойно продолжал Шакир. — Плохо смотрел. Кровь не видел.