Наступала очередь трудиться Сапегину и Кубику. Задания усложнялись. Кубика пускали на розыск через час-два и пять часов после прокладки следа, старательно затаптывали след новым, но он неизменно настигал «нарушителя».
Иногда Кубик сбивался со следа. Чаще всего это случалось на крутых поворотах. Стремительно пробежав поворот, Кубик бросался из стороны в сторону, навострив уши, быстро водя носом по земле. Но вот ускользнувший было запах взят. И снова стремительный бег, погоня.
Чем дольше приходилось преследовать «врага», тем злее становился Кубик. В глазах собаки загорались хищные огоньки. Наконец — «нарушитель». Вот за стволом старого дерева мелькнул рукав его одежды. Сапегин отпустил поводок:
— «Фас!»
Два-три прыжка — и гибкое сильное тело взметалось вверх. В мертвой хватке смыкались зубы. «Нарушитель» готовился к этому. Он специально подставлял Кубику длинный конец рукава и начинал «водить» собаку из стороны в сторону. «Нарушитель» сопротивлялся, бил Кубика другим рукавом. Собака свирепела, перехватывая зубами все выше и выше. От злости шерсть на загривке вставала дыбом. Но это только и нужно Сапегину: чем злее собака, тем хуже для настоящего нарушителя границы.
Школа многое дала Алексею. Здесь он не только пополнил свои познания как следопыт, но и научился в совершенстве ими владеть.
Однако на прежнюю заставу он не возвратился. Его, выпускника школы, ждали на другой заставе, на другом участке государственной границы. Тут он и встретился с Дюкало, стал его первым учителем, как когда-то Дизигбаев для Сапегина.
В Безымянной балке
Накануне, за хорошее несение службы, командование объявило Дюкало благодарность. Спеша поделиться своей радостью с родными, он в тот же вечер, закрывшись в комнате отдыха, написал домой обстоятельное письмо. Сдав его старшине Цыпленкову, зашел в душевую. Вытерев лицо, руки, не выдержал, взглянул в зеркало. Чем, в самом деле, не солдат? Строен, подтянут. Одно не удовлетворяло Ивана: лицо. Веселое и добродушное, оно действительно мало подходило пограничнику. «Эх, не такое бы мне теперь лицо, — вздохнул Дюкало. — Ну куда это годится: у глаз рябчики, на носу веснушки. А рот? Правильно требовал Сапегин, чтобы я рот учился закрывать. И почему он такой широкий?»
Однако отсутствие суровости на лице все же не могло заметно умалить радость молодого воина. Высокая оценка командованием его заслуг и способностей продолжала согревать сердце. Даже ночью, когда они вместе с Сапегиным и Кубиком вышли в наряд на границу, Иваном владело, несмотря на ненастную, дождливую погоду, приподнятое настроение.
Сапегин, хотя и был доволен успехами ученика, ничего подобного не испытывал. Ему не нравилась погода, раздражал мелкий, но густой, почти осенний дождь.
Ударяя по засохшей траве, по листьям кустарников и деревьев, дождь наполнял все вокруг монотонным неприятным шумом. Густая наволока облаков и туманная пелена дождя почти на нет сводили видимость, а шум дождя скрадывал звуки шагов. Да еще эта «Безымянная балка»! Неизвестно, почему «Безымянная»? «Проклятая балка» — так больше бы подходило. В самом деле, овраг, густо покрытый кустарником и уходящий по ту сторону границы, — это ли не лучшее место для нарушения.
Бесшумно продвигаясь к назначенному месту, Сапегин ни на миг не позволял себе отвлечься. Весь превратившись в зрение и слух, он чутко и настороженно следил за всем, что происходило вокруг. Однако ни один из органов чувств тревожных сигналов не улавливал. Спокойно вел себя и Кубик. Пружинисто и легко он бежал рядом.
Не доходя до балки, Сапегин подождал Дюкало, распорядился, напоминая об условном сигнале — щелчке прицельной планкой, маскироваться. Продвинувшись на несколько метров вперед, занял место.
Позиция была удобна. Отсюда, со склона, правда в хорошую погоду, балка просматривалась на большое расстояние. К тому же, нарушитель вероятнее всего пошел бы по этой стороне, во многих местах изрезанной глубокими ручьями бурных весенних потоков, а не по противоположной, круто падающей вниз.
Однако ненастье усложняло задачу пограничников. Напрасно Сапегин всматривался в непроглядный мрак. Черта видимости терялась в двух шагах, а дальше шла сплошная, словно вытканная из темного материала пелена.
Алексей вспомнил, как в детстве они с отцом заблудились во время метели в степи. Вот так же, как теперь, они видели только на шаг-полтора впереди себя. Белая россыпь под полозьями повозки, да круп лошади — это все, что выхватывало зрение из беснующегося вокруг снега. Даже голова лошади была не видна. Туловище ее как бы таяло на глазах, превращаясь в белесоватую, пугающую пустоту. Маленькому Алешке было и страшно, и холодно.