— Мама! Нам пора идти! — сказала Роза, и Ияри потянул мать за руку.
Они снова оказались в лабиринтах руин. Ияри видел непросыхающие слезы на щеках матери. А Ахикар прилежно показывал им, где нужно пробираться по стеночкам, а где перебегать пригнувшись.
— Здесь осторожненько! Госпожа, пригните голову. Тут до позиции боевиков тридцать метров…
Из-под их ног разбегались стаи породистых и совершенно одичавших котов. Волнами накатывали запахи. Война пахла кострами из пластиковых плинтусов, пустых бутылок и частей дешевой мебели. Но главные тона в этом составном аромате — бездымный порох и человеческие экскременты.
Наконец, они вышли на открытое место. Ряды руин раздвинулись на стороны. Мать застыла на месте.
— Некогда здесь была красивейшая площадь, — сказала она. — Ты помнишь, Яфит? А ты, Шамиран? Семь фонтанов…
— Сюда, сюда! — торопил Ахикар. — Надо укрыться за противоснайперскими щитами.
Старшая из дочерей Варды всматривалась в остовы стен на противоположной стороне площади. Очевидно, опасность грозила именно оттуда.
Они нырнули за противоснайперские щиты и двинулись в обход открытого пространства бывшей площади Семи фонтанов.
Наконец, район руин остался позади. В этих кварталах Старого города стены домов пестрели государственной символикой. Руины встречались и здесь, но преобладали всё-таки целые дома.
— Что значат эти рисунки, Ахикар? — спросила Яфит.
— Причин несколько. Во-первых, так демонстрируется верность Сирии. Во-вторых, сразу видно, пересек ты линию фронта или нет. Вы слишком долго просидели в Цитадели. Теперь будете учиться жить в новом мире. Здесь главное — осторожность.
— Да, — тихо сказала Мать. — Мы просидели в Цитадели целый год.
В здании без крыши застыл искалеченный осколками Пегас. Из-под рухнувшей штукатурки вылезли античные арки, высокие и воздушные, облицованные желтоватым полированным мрамором. Точно такая же арка осеняла вход во двор их разрушенного дома. Древние арки устояли, а относительно современная крыша и перекрытия — нет. Мать снова застыла, рассматривая их. Слёзы на её щеках никак не просыхали. Возле Пегаса валяется вывернутый наизнанку газовый баллон с приваренным к нему хвостовиком.
— Это любимый боеприпас бородатых. Обладающий страшной разрушительной силой и почти отрицательной точностью. Такие баллоны запускают с изношенных танковых стволов или самодельных станков — просто в сторону противника.
— Для людей, устроивших войну в музее, точность не имеет никакого значения, — отозвалась Мать. — Более того, экспонаты, по их мировоззрению, должны быть уничтожены — это все запретное язычество.
Ияри читал вывески над лавками: «Нижнее белье», «Обувная мастерская», «Чай и сладости». Даже сумрачная Шамиран оживилась.
— Мама! Я хочу есть! — воскликнула она.
— Это позже, — сказал Ахикар. — Нам надо встретиться с вашим проводником. Дождемся его у башни, на площади Баб Аль-Фарадж.
Когда они вышли к высокой башне с часами, Мать оживилась. Ияри был несколько удивлен. Он почему-то совсем не запомнил эту башню.
— Смотрите, дети! Башню с часами построил австрийский архитектор в конце девятнадцатого века, — сказала Мать и, указывая на дома, окружавшие площадь, добавила: Прелестный колониальный стиль!
Ияри и Шамиран угрюмо уставились на попорченные осколками стены, на балконы, запелёнутые в куски пластика с маркировкой ООН.
— Куски пластика — это защита от снайперов, — пояснила Роза. — Свет из квартир не проникает на улицу, а посторонние не могут глазеть на благочестивых женщин, которые тут проживают.
От площади лучами во все стороны расходились улицы. Они просматривались до горизонта, но Ахикар не позволил им глазеть по сторонам — погнал к основанию башни, под защиту её толстых стен. Там их ждал маленький неприметный человечек в бронежилете поверх камуфляжной куртки и в круглой каске с пластиковым забралом. Рядом с ним, на ступенях у входа в башню лежало ещё несколько бронежилетов.
— Один, два, три, — считал Ияри. — Всего — четыре!
Он поднял глаза на мать, ожидая похвалы за сообразительность.
— Вы прекрасно экипированы, — сказал человечек. — Не хватает только бронежилетов и …
Он с сомнением переводил взгляд с матери на Шамиран.
— Ханум слишком нарядно одета, а девочка… она… безусловно красавица. Подумать только! И пятнадцати лет нет, а уже такая большая! Я боюсь, бронежилет на неё не подобрать!
— Мне шестнадцать! — насупилась Шамиран.
— Пора замуж, — рот человечка улыбался, но глаз было не разглядеть за пластиковым забралом.