…А он заржет в ответ и скажет: «Дашка, по-моему, ты утром забыла одеться. А делать с тобой мне нужно план рекламы на следующий квартал». Вот что скажет этот немолодой дурак, увидев мою беззащитную наготу!
За дверью душа снова завыл и застонал сексуально зависимый Кефир. Я вздохнула и решила довести задуманное до конца. Твердо подошла к двери и открыла защелку.
Кефир выскочил, как стадо испанских быков – по телику часто показывают, как перед быками-психопатами, специально выращенными для корриды, бегут психопаты-мужики, специально приехавшие сюда побегать перед рогатыми животными. Некоторые из них добегают до финиша, некоторые падают, совсем забоданные; кстати, можно так сказать – «забоданные»? – надо будет спросить у Ефима Аркадьевича.
Я не хотела быть забоданной и поэтому отошла на шаг в сторону. Кефир по инерции пролетел мимо, потом, затормозив копытами, развернулся ко мне. Его глаза широко раскрылись, и он испустил вопль восхищения. Такое я слышала лишь однажды: когда наш финансовый директор Равиль Нисаметдинов узнал из Интернета в реальном времени, что акции «Четверки» выросли более чем вдвое.
Если бы передо мной был не Кефир, наверное, мне было бы лестно. А так – хотелось только скорейшего окончания мероприятия.
Тем временем приглашенный мною маньяк выпустил вперед множество своих нахальных рук и, хватая меня одновременно мест за двадцать – тридцать, поволок к кровати. Глаза его сверкали, как ксеноновые лампочки в новом «мерсе» Агуреева…
Господи, и зачем я его только вспомнила? Я уже лежала на койке – скажем так: лицом кверху. Еще несколько минут – и Ванечка был бы со мной, маленький и давно желанный. Но в сознание влезла эта чертова агуреевская рожа, толстая и… любимая. И его почему-то укоризненные глаза.
А сам он что со своей княжной делает? В шашки играет?
Кефир, проявляя невиданную прыть, пытался делать что-то, совершенно в данной ситуации естественное, но для меня под агуреевским взглядом это было уже невозможно.
– Концерт окончен, – твердо сказала я, пытаясь стряхнуть обезумевшего кавалера. – Извини, но я передумала.
– Ты что, динаму решила крутнуть? Не выйдет! – гордо сказал Кефир. Опыт у него и в самом деле был: я реально почувствовала, что еще миг – и ситуация разовьется по моему собственному первоначальному плану. А потому шарахнула по кефирской башке чем под руку попало.
Как выяснилось, под руку попала бутылка старого доброго «Арбатского», 0,7 литра, несколько ящиков которого прихватил на корабль запасливый Агуреев.
Привет с Родины лишил бедного Кефира всяких проявлений половой активности. Я сначала даже испугалась, но тут же успокоилась: он явно дышал, только испуганно следил за моими руками.
– Не бойся, больше не трону, – пообещала я поверженному бойфренду, быстро повторяя свои недавние действия, правда – в обратной последовательности: купальник, платье, туфли. – Извини, если что не так.
– Ты просто дура чокнутая, – на прощание сказал он, одной рукой открывая дверь, а другой – потирая быстро наливавшуюся шишку, выпирающую из-под короткой прически. – Просто психопатка!
– Есть немного, – согласилась я. Кефира было слегка жаль, но еще больше бы было жаль, если бы бутылка стояла дальше и я не смогла бы до нее дотянуться.
Поразмыслив в спокойной обстановке, я пришла к выводу, что этим нужно заниматься только по большой любви. Либо только за большие деньги. (Шутка.)
Кроме неудавшейся попытки стать женщиной, за это время еще кое-что произошло. Например, вчера вечером – ночью даже, – когда мы вышли из Стокгольма и по пути к открытому морю проходили фиорды, я наблюдала прилет валькирий.
Мы были с Ефимом Аркадьевичем на нашем любимом месте, на технической палубе, в висящей на киль-блоках – это слово мне умный Береславский сказал – большой шлюпке, даже скорее катере, откуда прекрасно было наблюдать за фонтанами брызг, поднимаемых носом нашего корабля. Вообще-то туда пассажирам нельзя, но Береславский уже перезнакомился со всей командой, и ему можно везде. А значит – и мне тоже.
Держась руками за теплые деревяшки – уже начало покачивать, – мы следили за догонявшим нас лоцманским катерком. Веселый такой катерок: в свете нашего прожектора он сверкал, как пасхальное яичко – чистенький, желтенький, с округлыми обводами, окаймленными толстой черной резиной, сберегающей его бока при бесконечных швартовках.