– А в гроб – лучше?
– Не будет никакого гроба! У вас похуже дела были, что я, не знаю, что ли? Вы меня никуда не прятали!
– Ладно, Лер! Не впадай в истерику. Не хочешь – оставайся дома. Семен просто делает свое дело.
– А может, Семену просто нравится вами командовать? – ужалила она напоследок. Мильштейн дернулся как от укола. «Как был психом, так и остался», – с горечью подумал Агуреев, а вслух сказал:
– Все. Хватит. В отсутствие Сашки в красном кресле буду сидеть я. – Он ловко выпростал свое большое тело и из черного кресла пересел в кресло Болховитинова. – Базар закрыт. Если допустим демократию, нас всех перебьют. Пусть Семен делает свою работу.
Мильштейн встал и уже собрался направиться к выходу, как Агуреев его снова остановил.
– Есть еще один вопрос. Он ставится в третий раз, и, я думаю, его надо решить.
– А я думаю – не надо, – быстро отреагировал Семен.
– Не дерзи старшему, – улыбнулся Агуреев. – Все помнят, что Сашка всегда хотел ввести Мойшу в акционеры. Все помнят, чем «Четверка» обязана Семену. У нас троих было по тридцати одному проценту, у Лерки – семь. Я предлагаю отдать господину Мильштейну десять процентов от доли Князя, а остальное поровну распределить оставшимся.
– Не возражаю, – сказал Равиль, только сейчас ощутивший степень нависшей над ними опасности. Разборки никогда не были его сильной стороной, и он был рад, что на это есть соответствующий человек. К тому же его доля все равно возрастала.
– Мойше – не жалко, – вдруг весело сказала Валерия, подмигнув Мильштейну. – Он не всегда такой злющий. – Она уже отошла от нервной ситуации и, не смущаясь компании, с помощью маленького перламутрового зеркальца ловко подкрашивала себе слегка потекшие глаза.
– Значит, решено, – подвел черту Агуреев.
– Нет, – жестко ответил Мильштейн. – Этого не будет. Хоть увольняйте.
– Но почему? – обиженно даже спросил Агуреев. – Это ведь Сашкина воля!
– Потому что я хочу, чтобы хоть один человек был вне подозрений.
– Ты что говоришь, Мойша! – побледнел Агуреев. – Ты нас, что ли, подозреваешь?
– Я всех подозреваю, – ответил тот. – По вашему уговору, доля погибшего распределяется между оставшимися. Почему же мне вас не подозревать?
– Совсем ты спятил, Мойша, – с сожалением сказал Агуреев. – Ладно, давай действуй. Покажи, на что способен. Закроем эту историю – вернемся к вопросу.
Мильштейн молча кивнул и вышел, даже не попрощавшись с собравшимися.
3. Один день до отхода теплохода «Океанская звезда»
Международный аэропорт Шереметьево, Москва
Ефим Аркадьевич Береславский был счастлив. Его детище, взращенное и выпестованное им с нуля – рекламное агентство «Беор», – осталось в полсотне километров отсюда и почти целый месяц будет вне пределов его досягаемости. Счастье-то какое!
«Вот же интересная штука – жизнь», – про себя ухмыльнулся Береславский. Скажи ему двенадцать лет назад, что его ждет бизнес, и даже не столь уж малый, – не поверил бы ни за что. А как завертелось – так захватило полностью, стопроцентно.
И ведь неплохо вышло. Пусть они с Сашкой Орловым, старым другом и главным бухгалтером «Беора», так и не стали миллионерами, но на машинах ездят достойных, хоть и подержанных. Отдыхают у моря, причем – какого захотят. И даже позволяют себе кое-какую благотворительность. А чего бы и не позволить: определенные способности и связи одного, сложенные с трудолюбием и коммерческой хваткой другого, сделали «Беор» достаточно известным на ниве рекламного бизнеса. Супербюджеты через него, правда, никогда не проходили, но и на мели особо сидеть не пришлось.
Береславский встрепенулся: очередь на регистрацию их рейса продвинулась. Он ногой подвинул свой багаж: кофр с фотоаппаратами и чемоданчик с личными вещами, заботливо уложенными Натальей, первой и последней женой не столь уже молодого рекламиста. Впереди него стояло человек пятнадцать, и если так дальше пойдет, через четверть часа Ефим пройдет в зону вылета. А там – Питер и еще неведомая, но уже любимая им «Океанская звезда».
Так о чем он думал до шевеления вещей? Иной раз так приятно додумывать старую мысль. Это как пальцы рук удобно сложить – например, во время просмотра кинофильма: потом, если отвлечешься и расцепишь руки, то все ищешь и ищешь первоначальное комфортное положение.
Ах да. Это произошло ровно неделю назад. Ефим отчетливо помнил то сосущее душу ощущение, с которым он вошел в родную контору. Если быть честным перед самим собой, то это было ощущение… безграничной обрыдлости происходящего.