- Я сам не очень-то верю в это предположение, - сдержанно проговорил Брекинридж, разглядывая бампер автомобиля впереди. - Но, как я понимаю, у Уиленза нет достаточных доказательств того, что имел место преступный сговор, поэтому...
- Они набросились на этого парня, - сказал я, пожимая плечами. - Им, кажется, и не нужны другие доказательства, кроме тех, которые у них уже есть. Вы уже давали показания?
- Нет, но буду. Пока еще рано. Сегодня только пятый день.
- Из газет я узнал, что Уиленз первым вызвал на свидетельскую трибуну Линдберга.
- Да.
Казалось, Брекинридж чем-то обеспокоен.
- Должно быть, Энн нелегко там пришлось, - сказал я.
Он кивнул с печальным видом.
- Она хорошо держалась. Когда обвинитель дал ей для опознания эту крошечную одежду... это был чертовски трудный момент. Геллер. Вам повезло, что вас там не было.
Я только кивнул ему в ответ.
- А как держался Слим?
- Отлично, - он на мгновение оторвал глаза от дороги и взглянул на меня. - Почему вы спрашиваете?
- Просто интересно, - сказал я. - Я слышал, он каждый день ходит на суд.
- Да, это так.
- Он что, проживает сейчас в Энглвуде?
- Да. Вместе с Энн, только она больше не ходила на суд и, кажется, не собирается.
- Полковник, вас что-то беспокоит?
- Нет, а что такое?
- Не кажется ли вам несправедливым по отношению к обвиняемому, что Линди, которому сочувствует вся страна, присутствует на суде, где его все время видят присяжные?
Брекинридж покачал головой, но это получилось V него не очень убедительно. Он был другом Слима, но был также честным человеком и адвокатом. И из того, что я прочитал, я знал, что Брекинриджа могли обеспокоить и другие моменты из выступления Слима на свидетельской трибуне.
Во-первых, Слим отрицал, что использовал свое политическое влияние, чтобы заставить федеральных служащих "отказаться" от рассмотрения некоторых аспектов этого дела; и во-вторых, он отрицал, что когда-либо выражал мнение, что его сына похитила некая банда, а не "волк-одиночка", каким являлся Хауптман.
Это была незначительная ложь, так сказать, небольшое ретуширование правды, пустяк. И все же...
Стоя на свидетельской трибуне, Линдберг также без колебаний и уверенно признал в Хауптмане мужчину с кладбища святого Реймонда. Он сделал это только на основании того, что узнал его голос. В конце концов, он слышал, как "кладбищенский Джон" крикнул: "Эй, доктор!"
Точка зрения, что один человек может уверенно узнать другого человека по голосу, если четыре года назад слышал, как тот произнес два слова, представлялась Довольно неубедительной. И я помнил, что ответил Слим в ту же ночь, когда они с Кондоном передавали деньги, на вопрос Элмера Айри, сможет ли он узнать "кладбищенского Джона" по голосу.
- Утверждать, что опознаю человека по голосу, было бы безответственно с моей стороны, - сказал он.
В то же время Брекинридж и я понимали, и Слим тоже должен был понимать, что уже одного того, что Счастливчик Линди опознал обвиняемого, как свидетель, который лично видел (читай: слышал) его, возможно, будет достаточно, чтобы посадить этого немца на электрический стул. Я почти не сомневался, что решение суда практически предопределено.
Даже заполненный приезжими, Флемингтон в ту зиму - зиму своей славы не был лишен очарования достойного эстампа фирмы "Курье и Ивз": белые деревянные коттеджи с зелеными ставнями за аккуратными деревянными оградами, белые заснеженные дворики с обледенелыми голыми деревьями; неброский центр города, где плоские крыши двухэтажных и трехэтажных зданий покрыты снежным покровом. Однако на улицах снег почернел и раскис, а на тротуаре утрамбовался под тысячами проходящих ног.
Брекинридж высадил меня возле здания суда, и его машина поползла дальше по Мейн-стрит к месту стоянки автомобилей. Я пробрался сквозь толпу зевак и торговцев сувенирами. На ступеньках перед зданием суда можно было приобрести весьма своеобразные товары: различных размеров миниатюрные лестницы похитителей по десять центов за штуку (одну из таких изящных лесенок вы могли приколоть к рубашке или к лацкану пиджака), фотографии Чарльза и Энн Линдберг с весьма сомнительного вида автографами и мешочки с прядями волос покойного ребенка, которые продавал преждевременно и подозрительно неравномерно лысеющий субъект.
Операторы кинохроники, расположившиеся на крышах автомобилей со своими мудреными паукообразными аппаратами, дружно навели на меня объективы; репортеры, кто с блокнотом, кто с микрофоном, набросились на меня, как пчелы, желая знать, не являюсь ли я важной фигурой. Я сказал, что не являюсь, и протиснулся в здание суда. Я показал пропуск с цветовым кодом одному из дежуривших у двери полицейских штата Нью-Джерси, повесил свое пальто и, захватив шляпу с собой, поднялся по винтовой лестнице и вошел в большой квадратный зал суда с высокими потолками, бледно-желтыми стенами и множеством затуманившихся от влаги окон. Справа находилась скамья присяжных, за которой висел американский флаг, и между скамьей судьи и местами присяжных стоял простой деревянный стул для свидетелей. На стене за скамьей судьи высоко вверху, почти под потолком, отделанным в греческом стиле, расположился герб графства, изображающий золотистый стебель кукурузы.
В этом строгом на вид зале в тот момент было шумно, как на стадионе перед началом матча. Сотни зрителей сидели на скамьях, похожих на церковные, еще несколько сот ютились, сидя на складных стульях, в то время как балкон был битком набит репортерами: примерно сто пятьдесят лучших представителей пятого сословия трудились за самодельными, сколоченными из сосновых досок письменными столами.
Среди зрителей было немало знаменитостей: Клифтон Уэбб, Джек Бенни, Лин Фонтан и толстый, изнеженный Александр Вулкот. Но он казался стройным в сравнении с усатой и взъерошенной Элсой Максуэлл, этой грушевидной матроной из кофейни, возглавляющей целую стаю дам в норках, при виде которых вспоминалось, что норка принадлежит к семейству куньих и что самка этого вида особенно кровожадна.