- Этот специалист по дереву по фамилии Колер, - сказал я, - утверждает, что остальные брусья лестницы сделаны из древесины, купленной на этом вашем соседнем складе пиломатериалов.
Хауптман спокойно помахал в воздухе рукой, словно хотел стереть какое-то невидимое пятно.
- Колер сам говорит, что свою древесину склад отправляет в тридцать городов. Если эту древесину обнаружат в районе, где проживает' Колер, будет ли это означать, что он похитил ребенка?
- Интересно, где он находился первого марта 1932 года? - сказал я. - Но вы правы: если у полицейских есть подозреваемый, то улики они могут сфальсифицировать.
- А те улики, которые они не могут сфальсифицировать, - сказал он, просто исчезают. Когда меня арестовали, вместе с другими вещами забрали мои туфли. Вначале я не мог понять, зачем, но потом думаю: у них есть следы!
- У них действительно был след, - сказал я. - "Кладбищенский Джон" оставил один на кладбище святого Реймонда.
- Почему же тогда они не представили сделанный гипсовый слепок этого следа? - с горьким сарказмом проговорил он. - Или они скрыли эту улику из жалости ко мне?
Рейли должен был потребовать предъявления гипсового слепка этого следа на суде; но Рейли много чего должен был сделать.
- Вы знали, что они несколько раз брали у меня отпечатки пальцев? И не только пальцев. Они без конца снимали отпечатки с моих рук - с боковых сторон и с вогнутых участков. И потом на суде, когда мой адвокат спросил об отпечатках пальцев, Уиленз говорит: нет отпечатков.
- На лестнице нашли очень много отпечатков пальцев, - сказал я. Поэтому они и снимали их у вас.
- И обнаружили, что на лестнице моих отпечатков нет! В детской совсем не нашли никаких отпечатков. И не только моих - не было отпечатков пальцев родителей, няни и слуг. Они говорят, что я надевал перчатки. Значит, и родители, когда они входили в комнату ребенка, и все слуги тоже надевали перчатки?
- Похоже на то, что кто-то стер все отпечатки в детской после похищения. Очевидно, этот человек проживал в доме Линдбергов.
- Возле лестницы они нашли стамеску. Сравнили ее с моими столярными инструментами. У меня дома есть набор инструментов; стамеску, которую они нашли, изготовила фирма "Бакс Бразерс". Они говорят присяжным: это стамеска Хауптмана, и присяжные им проверили.
- Но свидетелям, которые видели вас в день похищения, они не поверили, не так ли?
- У меня были хорошие свидетели, но потом Рейли нанял других, плохих свидетелей. Они меня доконали! Эти безумцы из психиатрических больниц, бывшие преступники... и Уиленз их одурачил. Поэтому хорошим людям, свидетелям, которые говорят обо мне правду, не верят. Пять человек, которые видели меня в булочной с Анни во время преступления, хороших людей, выставили лжецами. Один из них, старый джентльмен по фамилии Мэнли, больной человек, встал с постели и поклялся, что первого марта 1932 года в девять часов видел меня в своей булочной.
Я фыркнул:
- Но зато Хокмуту с его катарактой, кассирше кинотеатра, водителю такси, этим, мягко говоря, сомнительным свидетелям они охотно поверили.
- Но почему, Нейт? Почему?
- Э... вы сказали о свидетелях с уголовным прошлым. Но вы тоже имели судимости. Дик.
- Да, в Германии после войны. В Америке ни одной... - он приложил руку к груди. - Я вернулся домой с войны в отрепьях. Меня шатало от голода. И дома моя мать, братья и сестры тоже страдали от голода. И я действительно украл пальто и воровал еду. Я был лишь глупым мальчишкой. Воровать нехорошо, я знаю, но в моей стране после войны многие воровали. И я ни разу не причинил боли ни одному человеку.
- Однажды вы проникли в помещение, сломав окно второго этажа. И еще вы ограбили двух женщин с детскими колясками, имея при себе оружие. Добавьте два этих преступления и...
- Но в этих колясках не было детей! В Германии в то время детские коляски использовались в качестве тележек для перевозки продуктов. Знаете, что я украл? Девять булок и несколько продуктовых карточек. Никаких детей я не напугал.
- А когда проникли на второй этаж?
Он пожал плечами:
- Я залез в офис мэра. Это была скорее проказа, чем ограбление. Украл серебряные карманные часы и несколько сот марок. Я не горжусь этим - знаю, что поступил нехорошо. Я успокаивал свою совесть, говоря себе: а, ладно, другие тоже делают это.
Об этом раскаянии Хауптмана должен был говорить Рейли на суде; Уиленз уничтожил Хауптмана, рассказав об этой истории с детскими колясками, что вообще было недопустимо, черт возьми!
- Я все это понимаю, Дик, - сказал я, - но и вы должны понимать, что это усугубило ваше положение. Откровенно говоря, ваше положение осложняется уже тем, что вы немец. И, черт возьми, на войне вы были пулеметчиком, что делает вас убийцей в глазах людей.
Он чуть улыбнулся, и в голосе его прозвучал вполне понятный сарказм:
- А разве ни один американец не был на войне пулеметчиком?
Я покачал головой:
- Когда убивают свои - это не в счет, тем более, когда одерживаешь победу. И я не думаю, что фашистские сборища или сборы денег в фонд вашей защиты будут способствовать росту вашей популярности.
Его сарказм испарился.
- А что мне делать? Штат конфисковал наши деньги, Анни и мои. Вы еврей, Нейт?
- Мой отец был евреем. Я не очень религиозен.
- Зато я религиозен, - он нервно улыбнулся. - Вы ненавидите меня за то, что я немец? Вы думаете, я отношу себя к расе господ? Вы думаете, я ненавижу евреев?
- Я американец, - сказал я. - Мои предки приехали из Германии. Почему я должен вас ненавидеть или делать такие предположения?
Он робко дотронулся до моего плеча:
- Мистер Геллер, почему вас не было среди присяжных?
- Дик, вам не нужно убеждать меня в том, что многие доказательства были сфальсифицированы. Вам не нужно говорить мне, что Хокмунд был слеп или что та кассирша кинотеатра, которая сказала, что помнит вас, лгала. Я был копом и прекрасно знаю, как это делается.
- А что вы хотите от меня услышать?
- Расскажите мне об Изидоре Фише, - я вежливо улыбнулся. - О вашем еврейском друге.