В коридоре послышались шаги.
- Пинкус, брат Иззи, написал мне, что незадолго до смерти Изидор звал меня со смертного одра, видимо, хотел что-то сказать. Но он был слишком слаб. Он унес с собой в могилу то, что сейчас могло бы мне очень помочь.
За железной решеткой появилась коренастая фигура начальника тюрьмы Кимберлинка - теперь без плаща, в сером костюме.
- Мистер Геллер, у вас осталось несколько минут.
- Вы не возражаете, мистер Кимберлинк, если я попрошу вас посмотреть, как там идут дела у моей секретарши?
Он кивнул.
Когда он выходил, я увидел через открытую дверь покрытый белой тканью электрический стул - значит, и Хауптман не раз видел его.
- Пока я нахожусь здесь, шесть человек вошли в ту комнату, бесстрастно проговорил он. - Некоторые из них молчали, некоторые плакали, некоторые даже кричали.
Я не нашелся, что сказать на это.
Дверь закрылась - видимо, начальник тюрьмы решил поболтать с Эвелин.
Рука Хауптмана вновь легла на мое плечо - на этот раз более уверенно.
- Нейт, я рад, что вы не друг Джефси.
Я засмеялся:
- Этот старый ублюдок меня бесит.
- Знаете, он приходил ко мне.
Я остолбенел.
- Сюда?
- Нет. В камеру в тюрьме графства Хантердон. Он спросил меня, занимался ли я спортом. Я ответил что занимался. Он спрашивает, выигрывал ли я призы а я говорю, да, шестнадцать или семнадцать раз в Германии на соревнованиях по бегу. У него было такое лицо, как будто он собирается заплакать.
- Он не говорил, что узнал вас?
- Он много раз называл меня Джоном, но я поправлял его. Он говорил, что я должен признаться, если что-то знаю, потому что между этими деньгами и похищением нет связи и я, признавшись, очищу от подозрений себя и его. Он говорил, что полицейские грубо обошлись с ним. Но он ни разу не сказал, что я и есть тот парень, и когда уходил, спросил, может ли прийти ко мне снова, и я сказал - да. Но он больше не пришел.
Дверь камеры смерти открылась, позволив нам еще раз взглянуть на покрытый муслином стул, к нам вошел начальник тюрьмы Кимберлинк и сказал:
- Пора, мистер Геллер.
Я встал. Мы с Хауптманом вновь пожали друг другу руки. Его глаза, такие холодные вначале, глядели теперь ласково. Он приветливо улыбался мне.
- Я думаю, вы сможете мне помочь, - сказал он.
- Я постараюсь, - сказал я.
- Вы должны верить в Бога, Нейт. Он никогда не допустит, чтобы меня убили какие-то люди.
- Убийства все-таки происходят. Дик.
Он засмеялся, в его голосе вновь появилась горечь.
- Да, бедного ребенка похитили и убили, и теперь за это кто-то должен умереть. Ведь его отец знаменитый летчик. Если никого не убьют за смерть этого ребенка, то полицейские останутся в дураках. - Он пожал плечами, на губах его появилась невеселая, фаталистическая ухмылка. - И я тот человек, который должен умереть.
Мне нечего было сказать на это. Я натянуто улыбнулся ему, слегка хлопнул по плечу и вышел, услышав, как звякнула за мной закрывшаяся дверь.
Эвелин, сидевшая на скамейке, вся в черном, теперь имела по-настоящему траурный вид; она делала записи, моя маленькая богатая секретарша, грифель карандаша стерся, лицо заплаканное.
Она неуверенно поднялась и упала в мои объятия.
- Бедняга, - сказала она. - Как мне его жалко.
Начальник тюрьмы смущенно глядел на нас из дверей.
- Давай наденем наши пальто, - сказал я ей.
Я услышал, как в тюремном корпусе кто-то произнес:
- Черт.
Отпустив Эвелин, я подошел к начальнику тюрьмы, стоявшему в дверях, и в последний раз посмотрел на Хауптмана: его лицо казалось белым пятном за серой решеткой.
- По крайней мере, она недолго страдала, - сказал он, глядя вверх.
Я вышел в коридор и посмотрел наверх: на металлической сетке лежал неподвижный маленький серый комок, бывший недавно птицей.
Глава 30
Этот район на краю Бронкса, подобно дальним окраинам любого большого города, производил впечатление провинции. В большинстве двухэтажных оштукатуренных домов с аккуратными двориками жили по две семьи. Возле некоторых имелись местами покрытые сорняками большие незанятые участки земли. Жилище Хауптмана на 222-й Ист-стрит, 1279 не было исключением: каркасный двухэтажный дом с мансардой и нишей в стене второго этажа; перед фасадом проходит каменная стена, к побуревшему от зимы двору, где преобладают кусты, поднимаются ступеньки; к окнам второго этажа, словно вор-домушник, крадутся по стене ветви вьющегося растения. Справа имелся заросший сорняками незанятый участок земли, ограниченный проходящей рядом изрытой колеями узкой дорогой, и за этой дорогой находилось то, что осталось от гаража Хауптмана. Сзади к дому подходил лес.
Я остановил "паккард" перед домом; Эвелин была со мной. На ней были черный костюм-тройка и пальто с черно-серым беретом. Драгоценностей на ней почти не было - я убедил ее не надевать их хотя это стоило мне немалых трудов.
Ночь мы провели в разных номерах гостиницы "Стерлинг" - Хоффман забронировал нам места в той ее части, которая называлась Правительственным домом; раньше там находилась резиденция губернатора, и это чувствовалось жилище было излишне роскошным, но мне ведь не нужно было платить за него.
Мы находились под впечатлением беседы с Хауптманом в доме смерти и за коктейлями проговорили допоздна в номере Эвелин. В ту ночь нам было не до романтики и не до секса - время, место и настроение были неподходящими. Мне было любопытно, почему Эвелин через долгих четыре года вновь заинтересовалась этим проклятым делом. Разве она уже не обожглась крепко, связавшись с Гастоном Минзом?
- Нейт, - сказала она. - Я сожалею, что не смогла вернуть этого ребенка родителям. Я сожалею, что меня надули и выманили у меня деньги. Но в душе я всегда радуюсь тому, что не сидела сложа руки и пыталась что-то сделать.
- Отлично. - Я слегка выпил, и язык у меня развязался. - Замечательно. Но я не об этом тебя спросил. Почему ты до сих пор участвуешь в этом?
Она пожала плечами и заговорила, как мне показалось вначале, совершенно о другом:
- Знаешь, мне пришлось оставить свой дом на Массачусетс Авеню. Я просто не могла жить в таком большом помещении. Какое-то время я жила в многоквартирном доме. Ты можешь представить меня живущей в одной комнате, Нейт? Как бы там ни было, не так давно состояние здоровья Неда - моего мужа, ты помнишь? - резко ухудшилось, в то время как наши судебные баталии за право попечения над детьми продолжались.