- О, мне очень жаль, Эвелин.
- Разумеется, я имею в виду его психическое здоровье. Я никогда не разведусь с Недом - мне уже не нужно этого делать. Никакой борьбы за попечение больше не будет, дети уже почти выросли, и к тому же... время от времени я получаю из больницы в Мэриленде сообщения о пациенте, который поглощен своими болезненными переживаниями и живет в состоянии психической изоляции. Он даже себя не помнит. Когда его называют по имени, он начинает волноваться и клясться, что он не Мак-Лин.
- Мне жаль, Эвелин.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась неубедительной.
- Во всяком случае, суд присудил мне Френдшип, имение Мак-Линов, и я жила там, когда проходил суд над Хауптманом. Я как человек, знакомый с обстоятельствами этого дела, с некоторым скептицизмом наблюдала за ним издалека и затем, чтобы как-то заполнить свое свободное время, которого у меня было в избытке, приобрела многотомную копию записи этого судебного процесса, если его можно назвать судебным процессом. Мне он напоминал отвратительные скачки с заранее известным победителем.
- И ты снова заинтересовалась?
- Это дело меня всегда интересовало, - сказала она, усмехнувшись. - Я полагаю, я заплатила за право сохранять интерес к нему, а ты как считаешь? И я думаю, что имею право беспокоиться, когда еще кто-то становится жертвой этого запутанного дела. И моя неудача - ничто по сравнению с бедой, которая обрушилась на мистера Хауптмана.
- Твоя озабоченность судьбой Хауптмана восхитительна, - признал я. - Но не исключена возможность, что он так или иначе участвовал в вымогательстве с "кладбищенским Джоном". Сегодня вечером он говорил убедительно, но многие виновные очень убедительны, когда хотят показать себя невиновными.
- Я озабочена не только невиновностью Хауптмана, - сказала она, и глаза ее над бокалом с коктейлем сверкнули. - У меня есть свои сомнения относительно того маленького скелета, который нашли в лесу.
- После того как Хоффман показал мне ту фотографию, я могу тебя понять, - согласился я.
- Нейт, тысячи и тысячи человек прочесывали этот лес возле того места, где нашли это маленькое тело. Даже валежник под найденным телом был вытоптан.
- Под телом?
- В те безумные первые дни после похищения требовались дополнительные линии связи, и телефонисты установили столб и проложили провода лишь в нескольких футах от того места. Те маленькие кости чьи бы они ни были, положили туда гораздо позднее.
- Слим опознал тело довольно быстро, - сказал я.
Внимательно разглядывая свой бокал, она призналась:
- Кроме него на опознании присутствовал еще один человек.
Для меня это было новостью.
- Кто же это был?
- Бетти Гау. Нянька. Она тоже смотрела на то маленькое тело, и узнала в нем Чарльза Линдберга-младшего.
- Каким образом? Там и узнавать было нечего. Я видел фотографию...
- Под костями была одежда. Бетти Гау узнала ночную сорочку, которую, как она утверждала, сшила сама и надела на ребенка в ночь похищения, потому что он был простужен. Она утверждала, что узнала сорочку по нитке особенной синей нитке, которую она использовала для шитья.
- Понятно. Хотя мне кажется это сомнительным, но других, более убедительных доказательств того, что это тело ребенка Линдберга, не существует.
- Да, но разве эту сорочку нельзя было тоже подложить?
- Мне кажется, Эвелин, мы с тобой все слишком усложняем, ты не думаешь?
- Усложняем? Разве ты сам не подозревал все время, что в этом преступлении каким-то образом участвовал кто-то из прислуги Линдбергов или Морроу?
- Да, ну и что из этого? Ты хочешь сказать, что Бетти Гау лгала или помогла подложить эту маленькую сорочку...
- Не обязательно. На следствии выяснилось, что материал и нитку принесла Бетти Гау в ночь похищения жена дворецкого Элси Уэйтли.
* * *
Квартира Хауптмана занимала второй этаж дома - пять почти совершенно пустых комнат, за которые Эвелин с декабря платила пятьдесят долларов в месяц семидесятилетней вдове, обитавшей внизу.
Проходя по этим пустым комнатам, я вспомнил, что читал о новой довольно дорогой мебели Хауптмана, которая показалась такой подозрительной копам и обвинителям. Ореховый спальный гарнитур, детская кроватка из слоновой кости, напольный радиоприемник в красивом ореховом корпусе - ничего этого не было, все было продано, чтобы оплатить защиту. Теперь наши шаги гулким эхом раздавались в квартире, где не было ничего, кроме голых полов и выцветших обоев.
- Здесь побывало столько людей, - сказал я, - что я не знаю, что мы сможем здесь найти.
Эвелин, словно послушный щенок, следовала за мной по пятам через небольшую гостиную, две спальни, кухню, ванную.
- Мне не кажется, - сказала она, - что Хауптманы жили в роскоши.
- Мне тоже это не кажется, но, вероятно, иначе и быть не могло, ведь он работал на подрядной основе... немного и по-дилетантски промышлял на рынке акций, а его жена работала подавальщицей в булочной. Но теперь давай заглянем в знаменитые чуланы.
В комнате, которая раньше была детской, я нашел чулан, обшивка которого была снята, чтобы предъявить присяжным в качестве "доказательства" написанный на ней номер телефона Джефси. Накануне ночью я рассказал Эвелин о репортере из "Дейли Ньюз" по имени Тим О'Нейл, который, по общему мнению, создал эту улику ради сенсации. Она была крайне возмущена и поинтересовалась, "займемся" ли мы этим парнем. Я сказал, что займемся.
За коридором, в потолке чулана, где, по-видимому, хранилось постельное белье, имелось закрытое фанерой отверстие, через которое можно было попасть в мансарду.
- Лучше я проделаю это путешествие в одиночку, - сказал я Эвелин, которая, заглянув внутрь, согласилась со мной. Я отдал ей свой пиджак.
Чтобы добраться до лаза, мне пришлось снять полки, сложить их в коридоре и, как рисковому скалолазу, подниматься по выступам к потолку.