- У вас письмо для полковника? - спросил Брекинридж.
- Да, сэр. Я предпочел бы передать ему его лично.
Стоя чуть позади Брекинриджа, я крикнул:
- Кто это с вами?
Кондон прищурился; у него были розовые щеки и глупые глаза.
- Полковник Линдберг?
- Нет, - сказал я. - Я коп, и я вооружен. Кто это сидит в машине, черт возьми?
Кондон приподнял подбородок, глаза и ноздри его расширились.
- В такого рода выражениях нет необходимости, сэр.
- Кто сидит в этой чертовой машине?
- Геллер! - резко прошептал Брекинридж. - Прошу вас!
Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.
- Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.
- Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, - сказал я.
- Право, - чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, - это очень неблагородно с вашей стороны.
- Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.
Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.
Тот, что поменьше и помоложе, сказал:
- Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной "Балтимор", чтобы спросить дорогу.
Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.
- Меня зовут Макс Розенхайн, - сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. - Мы вроде как комиссия - итальянец, еврей и ирландец.
Никто не засмеялся.
- Поднимите ваши руки, джентльмены, - сказал я.
Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно; оскорбленным выглядел только Кондон.
- Мне понятна ваша озабоченность вопросами безопасности... - начал он.
- В таком случае заткнитесь, - сказал я, - и делайте то, что вам говорят.
Брекинридж, который, кажется, был несколько ошеломлен моей полицейской тактикой, открыл ворота; я вышел и обыскал троих мужчин. Приятели Кондона перенесли обыск стоически, один лишь профессор возмущенно пыхтел.
- Давайте посмотрим на письмо, профессор, - сказал я.
- Я бы предпочел показать его полковнику Линдбергу.
- Покажите мне одну подпись.
Тяжело дыша через нос, он подумал над моей просьбой, потом вытащил из кармана пальто белый конверт, достал из него другой конверт, поменьше, и показал мне письмо. На нем действительно были красный и синие круги и отверстия.
- Отойдите в сторону, - сказал я ему и кивнул двум другим, чтобы они сделали то же самое. Я заглянул в машину, черный "шевроле", посмотрел под сиденьями, проверил вещевой ящик. Попросил Гаглио открыть багажник, и он выполнил мою просьбу, однако, кроме запасной покрышки и домкрата, в нем ничего не было.
- О'кей, ребята, - сказал я, сделав величественный жест. - Садитесь обратно в свою машину.
Кондон неохотно кивнул, с глупой тщательностью сложил письма обратно в конверты и с подчеркнутым достоинством пошел обратно к черному "шевроле", другие двое двигались быстро, словно подметки у них были горячими.
Я вызвал полицейского из будки подрядчика и велел ему вместе с винтовкой проехать с ним к дому на подножке автомобиля. Потом я сказал сидящему за рулем Гаглио:
- Езжайте вокруг дома, остановите около гаража и ждите нас.
Машина отъехала. Брекинридж закрыл ворота и запер их на замок. Красные огни задних фонарей медленно приближались к почти неосвещенному дому светились лишь несколько прямоугольников окон первого этажа; полицейский ехал на подножке, словно пилот-трюкач на крыле самолета.
- Не очень-то вежливо вы с ними обошлись, - сказал Брекинридж.
- Этот профессор либо жулик, либо дурак, - сказал я. - А я не переношу ни тех, ни других.
Брекинридж ничего не сказал на это; мы пошли к дому, кивнув на ходу двум полицейским, с жалким видом стоявшим у угасающего костра.
Полицейский, который ехал на подножке, поставил всех троих у двери, что вела в дом через комнату для слуг. Брекинридж отправил полицейского обратно на его пост и открыл дверь для гостей. Мы собрались в кухне, освещенной лишь маленькой лампой над печкой. Из гостиной примчался непременный Вэхгуш.
- Меня зовут Брекинридж, - громко сказал полковник, пытаясь перекричать непрестанный лай собаки. - Это детектив Геллер из чикагской полиции.
- Чикаго? - спросил Гаглио. - Что вы делаете здесь?
- Это вас не касается, - вежливо ответил я, лягнув пса. - А вот вы сами что здесь делаете, мне это совершенно непонятно.
- Вы чрезвычайно неучтивый молодой человек, детектив Геллер, - сказал Кондон.
- Я всегда такой, когда гости приезжают в два часа утра.
Брекинридж сказал:
- Если вы готовы, полковник Линдберг ожидает встречи с вами.
- Я всегда готов, - с улыбкой сказал Кондон.
Мы прошли через гостиную, от нас не отставал совершенно обезумевший от лая Вэхгуш; если кто и спал в этом доме, то теперь обязательно проснулся. Брекинридж посадил Гаглио и Розенхайна на софу, и пес сразу принялся рычать на них; сложив руки на коленях, они взирали на него испуганными глазами, словно девушки без кавалеров во время кадрили.
Линдберг не сел с ними; он мерил свой кабинет шагами и выглядел изможденнее, чем обычно. Он даже не причесался, его моложавое лицо потемнело от щетины; он был в коричневых брюках и накинутой поверх майки кожаной летной куртке.
- Добрый вечер, полковник Линдберг, - сказал Кондон, с важным видом выступая вперед и протягивая руку, как если бы жаловал медаль. - Я бы узнал вас везде, сэр.
Тем самым Кондон попадал в компанию избранных, включающую все население Соединенных Штатов в возрасте от трех лет и выше.
- Позвольте мне сказать, что все патриоты-американцы благодарны вам за ваши мужество и отвагу... и мы с вами в эти тяжелые для вас минуты.
Линдберг с усилием изобразил на лице улыбку и сказал:
- Доктор Кондон, мне хотелось бы посмотреть на письма, которые вы получили.
- Конечно, сэр. С превеликим удовольствием.
Еще бы не удовольствие - передать письма о выкупе терзаемому мукой отцу.
Линдберг внимательно просмотрел письма и положил их на стол.