- Но кроме того, я глупая, пустая, стремящаяся к славе светская женщина, правильно, мистер Геллер? Обе оценки правильные. Однако моя озабоченность, мое сочувствие Линдбергам - важнее любых социальных соображений, искренних или эгоистичных. Понимаете, мистер Геллер, их ребенок к моменту этого преступления был самым знаменитым ребенком в мире. Когда-то и я была матерью ребенка, находящегося в таком же нерадостном положении. Впрочем, вы молоды и можете не помнить этого.
- Как ни странно, я помню, кажется. Вашего сына называли "миллиондолларовым ребенком", верно?
- Точнее "стомиллиондолларовым ребенком". Но я называла его Винсоном.
- Необычное имя.
- Так звали моего брата. Собственно, с этого все и началось, мистер Геллер. Мой брат умер в юном возрасте. Ему едва исполнилось семнадцать лет.
- Простите меня.
Она изогнула одну бровь фатальной дугой.
- Он погиб в автомобильной катастрофе. Правда, никто не был виноват в этом. Винсон любил быструю езду. В том году его любимой машиной была, кажется, "поуп толедо". У него была машина, которую он в один миг мог превратить из "родстера" с ковшеобразными сиденьями в солидный семейный автомобиль с большим крытым кузовом. Однажды он остановил машину, - она указала в сторону улицы и подъездной дороги, - ...убрал большой кузов, и когда дорожный полицейский, который преследовал его, заметил машину и подъехал, то почесал затылок и сказал, что готов поклясться, что именно за этой машиной он гнался, но у нее почему-то совершенно другой тип кузова.
Я вежливо улыбнулся.
Она усмехнулась, потом вздохнула.
- Мой красный "мерседес" Винсон любил не меньше. Он надевал защитные очки, садился в машину и выжимал из нее всю скорость, на которую она была способна. Я была с ним, когда... лопнула шина. Звук был похож на выстрел из пистолета. Мы ехали под уклон по направлению к Ханимэнз Хилл, впереди была река, и мы наехали прямо на перила моста. Я чуть не утонула. До сих пор хромаю... одна нога короче другой, - она покачала головой. - Он очень любил быструю езду.
Я не знал, что сказать, и поэтому промолчал.
Она посмотрела на меня своими синими грустными глазами.
- Поэтому я назвала моего первого сына Винсоном. Мне казалось, что благодаря этому мой брат как бы будет продолжать жить с нами. Мой Винсон родился в этом доме, и тут же все газеты окрестили его "стомиллиондолларовым ребенком". Даже наша собственная газета "Пост" называла его так.
Все это смутно было мне знакомо.
- У него случайно не было кроватки из чистого золота?
- Да никакое это не было чистое золото, - раздраженно проговорила она. - Ее подарил Винсону наш хороший друг, король Леопольд. Кажется, он был королем Бельгии.
- Ах, этот король Леопольд!
- Это был красивый и щедрый подарок, но золотым в нем было только покрытие... И все же газетчикам удалось превратить его в золотую колыбель баснословно богатого младенца. Тогда и начали приходить эти письма.
- Письма?
Она нетерпеливо помахала в воздухе рукой с сигаретой, от которой поднимался вьющийся дымок.
- Письма, телеграммы, даже анонимные телефонные звонки, хотя наш номер не был включен в телефонную книгу. Преступники желали получить "золотую кроватку" в качестве платы за то, что они не похитят моего ребенка.
- О-о!
Она покачала головой.
- Маленький Винсон не мог жить нормальной жизнью, его постоянно держали взаперти. Мы провели в ограде ток, вокруг дома патрулировали вооруженные охранники. Но, несмотря на все это, преступник сумел проскользнуть мимо охранников, поставил лестницу под окном детской - точно как в имении Линдбергов - и уже перерезал тяжелую металлическую сетку, когда нянька Винсона заметила его и закричала.
- Ваши люди поймали его?
- Нет. Они начали стрелять в воздух, и он убежал в темноту. Оставил лестницу и несколько следов, но выследить его по ним было невозможно. Так продолжалось несколько лет. На их угрозы похитить ребенка мы отвечали усилением охраны. Но в конце концов все кончилось.
- Как?
Она посмотрела в сторону улицы.
- Нас с Недом дома не было. Мы были в отъезде, на традиционных скачках в Луисвилле, штат Кентукки. Знаете, у меня было предчувствие... чувство, что должно произойти что-то страшное. Это такая особая чувствительность, правда, я не могу дать ей точное определение. Но время от времени у меня появляется чувство приближающейся смерти. Я решила, что это моя смерть близится, и в гостинице написала Винсону длинное письмо, где говорила, как сильно я его обожаю.
- И что случилось?
- За Винсоном в то утро присматривал один из слуг, мужчина. Было воскресенье. Винсон перешел улицу, чтобы поговорить с другом; мальчики начали играть в салки, и Винсон, убегая от друга, выбежал на дорогу перед небольшим автомобилем. Как мне сказали, этот автомобиль ехал очень медленно. Он лишь толкнул Винсона, отчего тот упал. Шофер затормозил и не наехал на него. Казалось, Винсон пострадал совсем немного.
- Можете продолжать, миссис Мак-Лин.
Она продолжала смотреть на улицу; по ее щеке стекала единственная слезинка, мерцающая, словно драгоценный камень.
- Его подняли и отряхнули пыль с его одежды. Врачи сказали, что поскольку внутренние органы не пострадали, ничего делать не надо и что у него все будет в порядке. Однако через несколько часов моего мальчика парализовало, и в шесть часов вечера, когда меня еще не было, он умер. Ему было восемь лет. Он так и не увидел моего письма.
Я не выразил ей своего сочувствия: оно было бы слабым утешением для столь глубокой и старой раны.
Она повернула голову от окна, посмотрела на меня и улыбнулась сдержанной, вежливой улыбкой. Слезинку она вытирать не стала - она гордилась ей не меньше, чем всеми своими драгоценностями.
- Вот почему, мистер Геллер, я хочу помочь Линдбергам. Все то удовольствие, которое я получала, устраивая различные приемы, покупая дорогие вещи или жертвуя деньги на благотворительные цели, - все это, скажу я вам, есть пустота и бессмыслица по сравнению с тем внутренним удовлетворением, которое я почувствую, если смогу вернуть ребенка в материнские руки.
Эта тирада была очень похожа на глупое разглагольствование профессора Кондона, но на меня она подействовала по-другому. Возможно, она была испорченной, изнеженной и легкомысленной светской дамой, однако ее порыв был обусловлен ее собственной болью и пережитыми страданиями, и это не могло не тронуть даже такого неисправимого циника, как ваш покорный слуга. И хотя этот образ - она выходит из тумана с ребенком на руках и вручает его матери - представляется до смешного глупым, было очевидно, что у нее доброе сердце.