В Фар-Вью мы прибыли на следующий день с наступлением темноты. Я сидел за рулем зеленовато-голубого "линкольн континенталя" Эвелин Мак-Лин и чувствовал себя форменным шофером в щегольской серой шерстяной форме с черными блестящими пуговицами и в такой же серой кепке, оставшихся от бывшего шофера семьи Уолш, который ушел на заслуженный отдых после тридцати лет верной службы. Он был покрупнее меня, но миссис Мак-Лин заставила кого-то из своих слуг ушить форму. Эвелин и Инга - ее светловолосая служанка лет сорока, угрюмая, но привлекательная женщина, которая служила своей госпоже уже более двадцати лет и знала, кто я есть на самом деле, - сидели на заднем сиденье и показывали мне дорогу; я ничего не имел против того, что на заднем сиденье у меня сидят два гида; в конце концов, мои единственный недостаток как водителя состоял в полнейшем незнании Вашингтона, округ Колумбия, и его окрестностей.
Вначале мы поехали по Массачусетс Авеню в сторону Балтимора, потом повернули назад; вскоре мы покинули основное шоссе и принялись исследовать дебри Мэриленда, продвигаясь по узким, изрытым колеями проселочным дорогам, изредка посыпанным гравием, но чаще грунтовым. Частная подъездная дорога, хотя и имела покрытие из гравия, оказалась запущенной, заросшей сорняками; таким же неухоженным был участок земли вокруг дома, где сорняки торчали из проталин. Однако сам дом, который я наивно представлял себе скромным "сельским домом", как небрежно называла его Эвелин, оказался потрясающим южным особняком, построенным в стиле времен колоний: с колоннами и прочими атрибутами помещичьего дома, он стоял белым призраком среди высоких скелетов голых деревьев.
- Моя мать провела здесь очень много времени, - сказала Эвелин, откинувшись на спинку сиденья. - Я не была здесь после ее смерти.
- Когда она умерла? - спросил я.
- В прошлом месяце.
Она впервые упомянула о смерти матери, но мне это сказало о многом. Не прошло и сорока дней после смерти матери, а она кинулась выручать Линдбергов. Эвелин - эта скорбящая женщина с душевным надрывом, стремящаяся сделать что-нибудь значительное в жизни, которая кажется ей пустой, представляла легкую добычу для такого хищника, как Гастон Минз.
- Я вам сочувствую, - сказал я.
- Еще одна жертва проклятия бриллианта Хоупа? - подумала она вслух, криво улыбнувшись. - Она даже была последовательницей учения "христианская наука"... не верила в возможности медицины. Слава Богу, я не так религиозна.
- Вы всегда не любили этот дом, - сказала Инга.
- Это правда, - сказала Эвелин. - Мне не нравится его история.
- Какая история? - спросил я.
- Очень давно здесь жили муж с женой. Они постоянно ссорились - он бил ее за ее мнимую неверность. Говорили, по ночам, когда ветер дул в определенную сторону, ее крики можно было слышать за несколько миль. В конце концов он ударил ее чем-то по голове и бросил в колодец, здесь.
Когда мы подъехали к дому, я увидел, что его окна заколочены досками.
- Он производит впечатление покинутого, - сказал я, остановив машину позади дома возле гаража и конюшен. Это меня удивило, поскольку она говорила, что телефоны будут работать.
- Он и есть покинутый, - сказала она. - Здесь остался лишь один пожилой смотритель.
- Ему нравится выращивать сорняки? - насмешливо спросила Инга.
- Участок действительно кажется несколько запущенным, - сказала Эвелин своей служанке, - но зима мало что нам оставляет. Я уверена, когда придет время, Гас здесь наведет порядок.
Инга фыркнула. Довольно красивая простой крестьянской красотой, она была вечно чем-то недовольна, как женщина, у которой каждый день месячные.
Я помог госпоже и ее служанке выйти из машины; на Инге была черно-белая форма под простым шерстяным пальто, в то время как на Эвелин были темно-коричневое, отделанное белым платье из ангоры с белым поясом, норковая шуба и коричневый берет с белой лентой. Я достал из багажника чемоданы, в том числе мой саквояж, всего их было четыре, и я с трудом потащил их все к дому. Ни одна из женщин и пальцем не шевельнула, чтобы мне помочь, более того, они подождали, пока я поставлю чемоданы на землю и открою для них дверь черного хода, которая была незаперта. Эвелин заранее позвонила смотрителю и сообщила о нашем приезде.
Однако обстановку внутри отнюдь нельзя было назвать уютной. Мы вышли из тесной кухни и пошли по большому, темному, холодному дому, где оставалось совсем немного мебели, да и она была покрыта чехлами. Воздух был спертым и затхлым, но дом не был грязным - смотритель Гас все же делал кое-какую работу. Спальни находились на втором этаже. Вход на третий этаж был закрыт.
Эвелин не позволила мне включить свет.
- Распоряжение Минза, - объяснила она, - Похитители запретили включать свет. Они считают, что Фар-Вью должен продолжать казаться незаселенным.
- Здесь холодно, - сказала Инга, похлопывая себя по локтям, хотя пальто все еще было на ней.
- Печь неисправна, - сказала Эвелин.
- Зато камины в рабочем состоянии, - сказал я.
Она покачала пальцем, украшенным драгоценностями.
- Минз сказал, чтобы не было никакого света. Камины тоже нельзя разжигать.
- Где находится Минз? - спросил я.
- Он сказал, что придет, - сказала Эвелин. - Пойдемте в кухню. Инга, попробуй приготовь нам что-нибудь на скорую руку.
Инга фыркнула.
Мы сгрудились вокруг дровяной печи, которую Эвелин позволила нам затопить, и я подержал для Инги фонарь, пока она с угрюмым видом готовила нам еду, только не филе палтуса с соусом "Маргери" и не слоеное мороженое, а простую консервированную свинину с бобами, да еще кофе. Однако я свою порцию съел с удовольствием. Эвелин казалась тоже удовлетворенной пищей, впрочем, у меня было чувство, что главным блюдом для нее в этот вечер была все-таки интрига.
Мы сидели, пили кофе и дрожали, несмотря на то что словно индейцы обернули себя одеялами, когда сквозь щели в заколоченных окнах проник косой свет от фар приближающейся к дому машины.
Через несколько минут вошел здоровенный - высокий и толстый - мужчина; на нем были солидном темное пальто, из-под которого выглядывал синий галстук-бабочка, и фетровая шляпа, которую он сразу снял, обнажив свою почти совершенно лысую голову. В руке его был фонарь, он включил его и направил луч света себе в подбородок.