Раздосадованный Линдберг кивнул, соглашаясь со мной.
* * *
Во время ужина, когда мои влиятельные знакомые разговаривали о политике, о первом бале и о яхтах, я заметил нечто странное. Мы ели все ту же отвратительного английского приготовления пищу, над которой потрудилась Элси Уэйтли, - жесткое тушеное мясо, сухой хлеб, мутный кофе и деревянный пирог, - но на стол подавал дворецкий Оливер, супруг Элси. Он вел себя очень неловко. Казалось, присутствие Кертиса или Эвелин, или их обоих действовало ему на нервы. В столовых приборах, которые Оливер разложил на столе, не хватало ножей. Энн Линдберг сама встала и принесла их.
Я не мог понять, как такой опытный слуга, который с раннего детства учился выполнять обязанности, связанные с домашним хозяйством, мог забыть о такой элементарной принадлежности столового прибора как нож.
После ужина Слим настоятельно посоветовал Эвелин отказаться от услуг Минза, заявить на него в полицию и сделать все возможное, чтобы вернуть свои деньги.
Было около половины девятого, когда мы вышли в прохладную, темную ночь: мы с Эвелин шли впереди, Слим и его прелестная жена следовали за нами, держась за руки, словно молодые влюбленные. Они снова казались идеальной американской парой, какой были совсем недавно: в прохладном полумраке ночи не были заметны круги под их глазами, краснота этих глаз, морщинки, которые оставили на их лицах переживания.
Я видел их последний раз, и такими они навсегда остались в моей памяти: с легкими, сияющими, как свет луны, улыбками, хрупкая Энн машет нам рукой другая ее рука лежит на появившемся уже животике, где растет ее новый ребенок; Слим стоит с поднятой в прощальном жесте рукой - робкий, застенчивый, в нем совсем не заметно его упрямство.
Мы отправились в обратный путь. Рытвины Федербед Лейн ощущались даже в "линкольне" с его сверхмягкими подвесками, однако Эвелин казалась умиротворенной, даже счастливой.
- Они замечательные люди, - сказала она. - Просто замечательные.
- Они славные, - согласился я. - Мне их очень жаль.
- Они так любят друг друга.
- Это точно.
Мы ехали через темный лес, свет луны с трудом пробивался сквозь кроны деревьев, когда Эвелин сказала:
- Останови машину у обочины.
- Зачем?
- Делай, что я тебе говорю.
Я сделал то, что мне было сказано, под колесами "линкольна" захрустели листья и ветки, и машина остановилась. Я отключил мотор и посмотрел на нее; за день она успела изголодаться по мужской ласке: тяжело дыша, она расстегивала пуговицы белой шелковой блузки, груди ее вздымались. Лисий палантин свернулся между нами на сиденье, будто заснул, а черный пиджак своего костюма она набросила на него сверху, словно хотела защитить от холода.
- Трахни меня, - сказала она.
Мне нравится, когда богатые женщины сквернословят.
Потом мы оказались на заднем сиденье: ее черное платье было задрано, мои брюки болтались у меня на лодыжках, ее шелковые чулки мягко терлись о мои голые ноги; к крикам зверей снаружи машины прибавились крики животных внутри ее.
Потом, когда я вел машину, она большую часть времени спала, прижавшись ко мне. От нее приятно пахло: к жасминовому аромату ее духов примешивался естественный мускусный запах, оставшийся после нашего совокупления.
В какой-то момент, полусонная, она сказала:
- Ты бы хотел работать у меня постоянно?
- Что?
- Я, правда, могла бы использовать тебя в качестве телохранителя, водителя, шефа безопасности... я бы хорошо платила тебе, Нейт.
- Ну, э...
- И дополнительные льготы будут.
- Да ладно тебе, Эвелин.
- Ты будешь получать в два раза больше, чем получаешь теперь, - сказала она и начала похрапывать.
Я думал об этом всю дорогу, пока мы ехали в Вашингтон, округ Колумбия. Неужели она говорила серьезно? В конце концов, у меня работа. Черт возьми, я не желаю быть наложницей мужского пола. Я коп, я детектив, а не содержанка!
- Эвелин, - сказал я на следующее утро в огромном алькове, где она обычно завтракала, отпив кофе из фарфоровой чашки, которая стоила дороже любого предмета моего имущества, - я согласен.
- Согласен на что, Нейт?
- На твое предложение. Я охотно буду работать на тебя.
Она печально улыбнулась; в это утро она показалась мне старше: хотя она по-прежнему была красивой, но выглядела на все свои годы. На ней был шелковый розовый халат, а не клетчатый купальный уродец. И на шее у нее висел бриллиант Хоупа - он насмешливо подмигивал мне. Она пила чай маленькими глотками.
- Боюсь, ночью я приняла желаемое за действительное. Я не могу оставить тебя здесь. Ты слишком опасен.
- Не суди меня по вчерашнему дню, - сказал я, откусывая намазанный маслом тост. - Я очень редко участвую в перестрелках.
- Я не об этом, - сказала она, печально улыбнувшись. - Мне было страшно, но я буду бережно хранить память об этом дне. Страх пройдет, романтика останется.
- Эвелин, если ты скажешь, я вернусь в Чикаго.
- Возвращайся в Чикаго, Нейт.
- Хорошо. Конечно.
В глазах ее блеснула грусть.
- Нейт, мой муж хочет забрать детей. А дети для меня - самое главное в жизни. Если Нед узнает о нас, о тебе и обо мне, он сможет использовать это против меня и получить детей. Он сможет выиграть судебный процесс и отобрать у меня их. Я этого не перенесу. - Она покачала головой, и по ее виду я понял, что между нами все кончено. - Мы больше не должны встречаться, Нейт.
Она протянула руку через стол и коснулась моей щеки.
- Это было чудесно, - сказала она. - Настоящее приключение. Но оно кончилось.
Я встал, подошел к ней и поцеловал своими измазанными маслом губами.
- Дай мне знать, если когда-нибудь я тебе понадоблюсь, - сказал я.
Потом я вытер губы изящной салфеткой, поднялся наверх, взял свой саквояж, поймал такси и вскочил на поезд, направляющийся на запад. Единственное, что в данный момент надеялся отыскать этот сыщик, это город Чикаго, штат Иллинойс.
Промежуточный период
Апрель 1932 - сентябрь 1934
Глава 25
За дальнейшим ходом этого дела я наблюдал издалека по газетам и редким, украдкой, звонкам от полковника Генри Брекинриджа, который в конце концов согласился со мной, что решение Слима отказаться от помощи копов привело, как он выразился, "к обратному результату".