Убедив Деспозорию тоже пойти на прогулку, полковник остался в квартире один. И тут же решил наведаться к слесарю и объяснить, что ему нужен «самый надежный затвор для комнаты Марсель». Со вчерашнего вечера эта мысль не выходила у него из головы.
Бигуа попросил у слесаря ключ повнушительнее и крепкую дверную цепочку, желательно двойную. Но ни одна из предложенных не казалась ему достаточно прочной.
Пусть девочка, вернувшись вечером в комнату, первым делом заметит эту перемену. Вот бессловесное наставление! Укор! Нешуточная угроза!
— Понимаете, — сказал он слесарю, — это для девичьей спальни. Бесшабашные юнцы утаскивают ключ, и, чтобы защитить дитя, необходим действительно надежный затвор с толстой цепочкой — изящной, впрочем. Правда ведь?
Старик слесарь не сдержал улыбки, занавесив ее густыми усами.
От досады полковник кусал губы; и как ему только взбрело в голову сказать этому человеку, что замок и цепочка — для девочки? Не хватало еще назвать ее имя, уточнить, что она дочь типографа, и раскрыть прочие подробности.
Бигуа боялся, что в мастерскую кто-то зайдет, и, пытаясь ускорить работу, подавал слесарю молоток, гвозди, винты.
Но никто не зашел. Наконец замок был готов, и ключ, и цепочка тоже. Полковник подумал:
— Теперь весь дом начнет судачить об этом! И что хуже всего — за моей спиной, никто и словом не обмолвится о замке при мне, даже Деспозория, а ведь она каждое утро обходит детские комнаты. Откуда берется это молчание? Похоже, все относятся ко мне, как к больному, от которого скрывают некоторые вещи, старательно отбирая лишь то, что ему надлежит знать.
Может быть, переселить Марсель в другую комнату? Сказать это Деспозории значит дать всем понять, что я в курсе. Ну а новый замок — разве не более явное свидетельство моей осведомленности? Наверное, так и есть, однако я не хочу обсуждать всю эту историю ни с кем. Именно говорить сейчас выше моих сил. Зато увесистая цепочка расскажет обо всем! Дни напролет она станет позорить меня и отдаст на растерзание всему кварталу. Такое вполне может случиться. Но мой рот, мой собственный рот неспособен вымолвить ни слова.
Спальня Деспозории была довольно далеко от комнаты Марсель, поэтому она не слышала грохота тумбочки, однако догадывалась, что в ночь со вторника на среду произошло нечто серьезное, грозящее неприятными последствиями. В Бигуа, Розе, Марсель и Жозефе что-то странным образом переменилось. Роза избегала ее. Марсель и Бигуа за обедом не проронили ни слова. Жозеф, напротив, болтал без умолку, хотя никто не слушал его. У всех четверых, похоже, выдалась бессонная ночь. По чьей вине? Деспозория не осмеливалась смотреть им в глаза и за столом сосредоточилась на Антуане и близнецах.
Поведение полковника еще сильнее напугало ее — и снова никакой зацепки. Гордость не позволяла жене Бигуа расспрашивать кого бы то ни было. Деспозория предпочитала ждать и ждать, пока персонажи истории сами не дадут ей разъяснений.
И подолгу молилась перед испанским распятием из слоновой кости, принявшим на себя столько мук.
Ближе к вечеру, когда полковник в домашнем халате и котелке бродил по дому, не находя себе места, он снова застал жену за молитвой. На комоде перед статуей Пресвятой Девы горели четыре свечи.
— Зачем эти свечи? Разве у нас кто-то болен? — спросил он таким скорбным тоном, что сам поразился этому. Заметив Бигуа, Деспозория спешно погасила пламя.
Это лишь усилило подозрения полковника, между тем как Деспозория, наоборот, хотела успокоить его.
— Никто не болен, Филемон. Ты же сам прекрасно знаешь. Слава Богу, никто в доме не болен. Целый год уж врач к нам не заглядывал.