Вдруг ему невыносимо захотелось оказаться там, в сумрачном багажном отсеке, и сказать им, что он благословляет этот союз и готов быть верным покровителем юной пары. Полковник шагнул к двери, дважды постучал, подергал ручку — напрасно, и тогда сквозь щель крикнул дрожащим голосом, все более срывающимся и дрожащим: «Марсель! Марсель! Марсель!»
Но его зов и стук в дверь тонули в рокоте корабельного двигателя.
Подавленный этим отсутствием ответа, полковник пошел в самую темную часть судна, на верхнюю палубу, в густую тень спасательной шлюпки, и там, скрытый от всех взглядов, сел на дощатый настил.
Сейчас он был одним целым с водой — от волн его не отделяли ни железные перила, ни желание жить.
«А теперь вставай и, расправив плечи, прыгай в море!»
Но почему Бигуа, вопреки собственны! воле, отталкивается руками и ногами от толщи тропических вод? Зачем он плывет, скованный отяжелевшей одеждой приговоренного к смерти, в то время как рядом с ним разрезает волны жесткий корпус корабля, похожего на громадную скалу отчаяния?
И отчего правая рука движется с таким трудом? Что за тяжесть давит на нее? Во внутреннем кармане пиджака лежит толстый бумажник, набитый всякой всячиной. Безумец! Вместе с собой полковник хоронил написанное накануне завещание с указаниями насчет детей.
Он бросил бумажник вслед кораблю, который был уже далеко, и взял тот же курс, между тем как судно стремительно превращалось в точку.
Как же он теперь далеко!
Париж, Атлантический океан, Уругвай (1924–1926)